Видя, что Гражена не двигается с места, Тэиршен сам шагнул к ней. В глазах Гражены мелькнул ужас — пока он стоял у дверей и что-то говорил, она чувствовала себя в относительной защищенности от необходимости что-то решать и что-то делать; вот так молча стоять — и, может, все само собой решится. Но его движение к ней превращало и эту почти нереальную надежду в сущее ничто.

Страх ещё больше усилил её ступор, и чем дольше она не могла выйти из ступора, тем сильнее рос её страх.

Его лицо — прежде такое любимое и желанное каждой своей чертой — приближалось всё ближе, превращаясь в какую-то нечеловеческую маску. Она не слышала, что он говорил, и только видела, как шевелятся его губы, как их уголки напрягаются от раздражения — и от ещё чего то… "Презрение, вот что это!" — словно кто-то другой хмыкнул эти слова ей в уши.

Ступор не выдержал своего собственного веса и дал трещину.

Гражена вскинула вперёд правую руку, будто защищаясь, и стала отступать назад, пока не наткнулась на какую-то преграду.

— Кончай дурить, — в голосе Тэиршена явно слышалось недовольство. Он снова оказался так близко, что Гражена даже услышала крепкий запах вина, исходящий от него. — Пошли, нас ждут.

Он схватил её за поднятую руку и потянул к выходу. Гражена истерично забилась, пытаясь освободиться от такого ненавистного для неё сейчас прикосновения. В ответ бывший любимый молча перехватил её за талию и рывком притянул к своей груди.

— Слышь, красавица, не дури. Что, передумала? — он пьяно икнул в её лицо. — Врёшь! Ты от нас нику…

Раздался негромкий гулкий треск — и хватка Тэиршена ослабла, а через мгновение он сам тяжёлым мешком повалился вниз и набок. В открывшемся перед пространстве была Дженева — Дженева с огромными глазами в пол-лица и со сжатым в кулаке куском ручки от разбитого о голову Тэиршена кувшина.

Девчонки неслись по изнывающим от полуденного зноя улицам, не замечая жары, не разбирая дороги, сбивая прохожих. Кто из них первый дал команду — "бежим!" — так и осталось неизвестным; да может и не было никакой команды. Они дружно бросились спасаться, каждая от своего: Гражена сбегала от пережитого ужаса, а Дженева — от знания, что с ней будет, когда её поймают за учинение насилия над благородным… Ох, да она зацелует судье руки, если тот приговорит её только к одному дню колодок!

Когда городские улицы сменились поднимающимися вверх тропинками Садового предместья, а стоящие почти впритык дома — высокими изгородями, они почувствовали, что страх погони немного отпустил их. Задыхаясь от усталости, беглянки пролезли в щель какого-то дырявого забора, за которым им пришлось продираться сквозь вымахавшие кусты одичавшей малины. Там их глазам открылся небольшой пятачок ровной поверхности, ограниченный спереди глиняным скосом круто поднимавшегося холма, справа — полуразрушенным сараем; с остальных сторон от чужих глаз их прикрывали заросли, бывшие когда-то ухоженным садом. Иллюзия защищенности и реакция после пережитого сделали своё дело: девушки упали в высокую траву и стали жадно хватать ртами воздух.

Сначала Дженева напряжёно прислушивалась, не послышится ли шум погони. Минуты шли, всё оставалось тихо — только в шумном дыхании её соседки появились всхлипы, которые быстро переросли в заглушённые рыдания. Тогда она молча перевернулась на спину и, в последний раз глубоко вздохнув, позволила своему телу насладиться покоем.

Шёпот листьев на ветру, стрекот кузнечиков, плач Гражены — всё это вдруг причудливо слилось в один успокаивающий шум.

По выцветшему от жары небу плыли спокойные и величавые облака.

Порыв ветра легонько ударил её по щеке сухой травинкой. "Хорошо-то как…" — неожиданно для себя подумала Дженева.

— И как он только… только мог… а-ах!… ненавижу!… что… теперь… айй!… что теперь будет?!… - рыдала рядом Гражена.

Дженева привстала на локте и повернулась к ней. Она чувствовала себя такой отдохнувшей и успокоившейся, что принять всерьез её горе просто не могла. Плясунья улыбнулась и положила свою ладонь на кулачок, которым та от избытка чувств стучала по земле.

— Эх, подруга, — голос Дженевы вдруг стал глубоким и бархатистым. — Это ещё не твои похороны. Дай ладошку — погадаю. Правду скажу, что ждёт — счастье или горе.

Не дожидаясь ответа, она распрямила её ладонь и, многозначительно насупив брови, зашептала:

— Красота твоя не мереная, счастье твое не начатое, дороги тобой не хоженые, губы сладкие не целованные, — почти пела она, — и ждет тебя дорога во дворец королевский к принцу, ай и ждёт он тебя, не наждется…

— Врешь ты всё! — вырвав руку, насупилась Гражена.

— Вру, — тут же призналась та, так потешно склонив повинную голову, что Гражена не выдержала и рассмеялась. И слёзы кончились.

— Но что мне теперь делать? — девушка села, обхватив колени руками. — Понимаешь, я не знаю, что мне теперь делать!

Плясунья тоже уселась поудобнее и, вытаскивая шпильки из растрепавшихся волос, вступила в беседу.

— Ты беременная?

— Нет! — отрезала Гражена.

— Ну так в чём дело? Расскажи правду своему отцу. Он должен защитить тебя, если эти подонки растрезвонят по округе, что было и чего не было.