— Надо же! Вот это новость, ничуть не хуже моей! Подумать только, мальчик Коцатль вырос и уже собрался жениться. Как незаметно летят годы! Но что ты имеешь в виду, когда говоришь о моем разрешении? Ты сам себе хозяин.

— Я-то хозяин, а вот невеста моя нет. Она рабыня. — Ну и что? — Я так ничего и не понимал. — Выкупи ее, и дело с концом. Уж конечно, у тебя достаточно средств, чтобы купить свободу одной рабыне.

— Так-то оно так, да вот согласится ли хозяин? Я хочу жениться на рабыне Кекелмики, и она тоже хочет выйти за меня замуж.

— Что? Не может быть! — Почему? Видишь ли, увидев ее в твоем доме, я стал частенько наведываться сюда, чтобы повидаться с ней, а если повезет, то улучить момент и побыть вдвоем. Большая часть нашего романа разворачивалась на твоей кухне.

Я был поражен. — Смешинка! Наша маленькая служанка! Но она же совсем еще девочка.

— Микстли, — мягко укорил меня друг, — она была девочкой, когда ты ее купил. Сам ведь только что сказал, что годы летят незаметно.

«А ведь он прав, — подумалось мне. — Смешинка всего на пару лет моложе Коцатля, а ему, хоть я и привык считать своего друга совсем юным, уже исполнилось двадцать два».

— Считай, что мое разрешение, вкупе с наилучшими пожеланиями, ты уже получил, — сказал я. — Но никаких покупок: это будет первым моим свадебным подарком. И не возражай, слышать ничего не желаю! Если бы не твои уроки, Смешинка никогда не могла бы рассчитывать на такую партию. Вспомни, как она вечно по-дурацки хихикала, когда только появилась в нашем доме. Ты сделал из нее благовоспитанную девицу, так что она по праву твоя.

— Тогда я благодарю тебя, Микстли, и от своего, и от ее имени. — Он замялся. — И вот еще что… я, конечно, рассказал ей о себе. О своей ране. И Смешинка понимает, что мы в отличие от вас с Цьяньей никогда не сможем иметь детей.

И тут до меня дошло, почему слова, которыми я встретил друга, на миг омрачили его лицо. Получилось, что я, разумеется невольно, без дурного умысла, выказал бессердечие. Однако, прежде чем я попытался извиниться, Коцатль продолжил:

— Кекелмики клянется, что любит меня таким, какой я есть. Однако я не уверен в том, что она до конца осознает всю меру моей неполноценности. Наши ласки на кухне никогда не доходили до точки…

Тут мой друг окончательно смутился, и я решил помочь ему. — Ты хочешь сказать, что пока еще не… — Смешинка еще даже ни разу не видела меня без одежды, — выпалил он. — И она девственница, не имеющая настоящего представления об отношениях между мужчиной и женщиной.

— Ну, пусть тогда Цьянья сядет и поговорит с ней как женщина с женщиной обо всем, что касается супружества. В том числе и об интимной стороне брака.

— Я был бы очень ей благодарен, — сказал Коцатль. — Но мне хотелось бы, чтобы после этого с ней поговорил и ты, Микстли. Ты знаешь меня дольше и лучше, чем Цьянья, так что мог бы более точно объяснить Смешинке, что ждет ее в браке со мной. Как, согласен?

— Конечно. Сделаю все, что от меня зависит. Но скажу заранее: любая девственница терзается сомнениями и опасениями, даже выходя за самого обыкновенного мужчину. И если я скажу ей напрямую, что она может ожидать от брака с тобой… а чего не может… в общем, как бы это не напугало Смешинку еще больше.

— Она любит меня, — сказал Коцатль, и голос его зазвенел. — Она дала мне обещание. Я знаю ее сердце.

— В таком случае, ты просто уникум, — сухо ответил я. — Мало кто из мужчин действительно знает женское сердце. Однако мне кажется, что женщина, особенно юная и неопытная, представляет себе брак в виде моря цветов, поющих птичек и порхающих бабочек, и если я начну говорить со Смешинкой о вопросах плоти, об органах и частях тела, то это, в лучшем случае, станет для нее разочарованием. А в худшем — напугает девушку настолько, что она откажется от брака с тобой. Вряд ли ты тогда будешь мне благодарен.

— Напротив, буду, — возразил мой друг. — Кекелмики заслуживает лучшего, чем испуга и разочарования в первую брачную ночь. Если она решит отказать мне, то пусть уж лучше это будет сейчас. Да, для меня это станет настоящим горем: ведь если добрая и любящая Кекелмики не захочет стать моей женой, то никакая другая женщина не согласится и подавно. В таком случае я запишусь в армию и отправлюсь куда-нибудь на войну, чтобы там сгинуть. Но что бы ни случилось, Микстли, мне и в голову не придет винить в этом тебя. Поэтому еще раз прошу — окажи мне услугу.

Когда Коцатль ушел, я сообщил Цьянье новость и рассказал о его просьбе. Она позвала Смешинку, и девушка явилась с кухни: краснея, дрожа и теребя пальцами кайму блузки. Мы оба обняли ее, поздравив с тем, что она завоевала любовь такого прекрасного молодого человека, после чего Цьянья, по-матерински обхватив девицу за талию, увела ее наверх, тогда как я уединился с бумагой и горшочками с красками.

К тому времени, когда Смешинка снова спустилась вниз, я успел не только составить документ о ее освобождении, но и выкурить покуитль.