Внезапно кондуктору показалось, что он слышит шлепанье босых ног по коридору.

Дух, дух, дух — гулко отдавались шаги, — дух, дух, дух…

Боронь сразу понял, чтоґ это значит: не впервые слышал он в поезде такие шлепки. Высунув голову, он бросил взгляд в мрачную перспективу вагона. В самом конце, там, где стена делала заворот к купе первого класса, он на какую-то секунду углядел его голую, как обычно, спину, залитую обильным потом, на одну-единственную секунду мелькнула перед глазами его согнутая в пружинистую дугу фигура.

Боронь задрожал: Чумазлай снова показался в поезде.

В первый раз он привиделся ему двадцать лет назад — за час до страшной катастрофы, случившейся неподалеку от Знича, сорок человек в ней погибло, не говоря уж об огромном числе раненых. Боронь до сих пор помнил все подробности катастрофы, вплоть до номера злосчастного поезда. Был он тогда тридцатитрехлетним, молодым, с крепкими нервами, дежурил в хвостовых вагонах, может, потому и уцелел. Гордый только что полученным новым чином, отвозил домой невесту, бедную свою Касеньку, ставшую одной из жертв тогдашней трагедии. Не забыть вовек, как сидел он у нее в купе и посреди беседы его вдруг неодолимо повлекло в коридор. Не ведая зачем, он выскочил наружу и в тамбуре, на самом выходе, разглядел исчезающую уже фигуру голого великана: тело его, чумазое от сажи и залитое грязным потом, источало удушливый чадный смрад, отдающий волошским укропом и мазутом.

Боронь кинулся за ним вдогонку и чуть было не ухватил, но великан на глазах расплылся в воздухе. Невидимый, он убегал от него, кондуктор явственно различал звук поспешно удаляющихся, шлепающих шагов: дух, дух, дух — дух, дух, дух…

Через какой-то час их поезд столкнулся со встречным скорым…

С той поры дважды являлся ему Чумазлай, всякий раз как знамение беды. Он видел его под Равой, за несколько минут до того, как состав сошел с рельсов. Чумазлай бежал по крыше вагона и махал ему промасленной шапкой, сорванной с разгоряченной головы. Выглядел он не таким страшным, как в первый раз, и дело обошлось пустяками: слегка поранилось несколько человек, но погибших не было.

А пять лет назад, следуя пассажирским поездом до Бонска, кондуктор заприметил его меж двух вагонов встречного товарняка. Чумазлай примостился на буферах и, став на корточки, поигрывал цепями. Коллеги, с которыми Боронь поделился своей тревогой, подняли его на смех и обозвали психом. Однако опасения Бороня сбылись, и очень скоро: той же самой ночью товарняк, проезжая через подгнивший мост, рухнул в пропасть.

Чумазлай был предвещаньем сбывчивым: если он объявлялся, несчастья не миновать. Убежденный трехкратным опытом, Боронь твердо веровал в зловещего великана и даже, подобно идолопоклонникам, чтил его как божество могучее, но злое, требующее покорности и страха. Кондуктор окружил своего божка особым культом, более того, оправдал его существование оригинальной теорией собственного измышления.

Чумазлай гнездился в организме поезда, пропитывал собою весь многочленный его костяк, терся в поршнях, жарился в паровозной топке, шлялся по вагонам — Боронь не всегда видел его воочию, но всегда явственно ощущал его близкое присутствие. Чумазлай дремал в душе поезда, был его таинственным флюидом — в минуты грозные, в моменты исполнения злых предчувствий он выделялся, густел и обретал обличье.

Бороться с ним, по мнению кондуктора, было делом не только бесполезным, но и смешным. Все усилия, предпринятые во избежание возвещаемой им беды, окажутся тщетными и пустыми, ибо Чумазлай — рок.

Появление монстра в поезде, да еще перед самым концом маршрута, привело кондуктора в приподнятое настроение: с минуты на минуту надо было ждать катастрофы. Что ж, с судьбой не спорят, против Чумазлая не попрешь…

Боронь встал и начал нервно прохаживаться по коридору. Из какого-то купе долетел до него оживленный говор, женский смех. Он подошел и вбуравился в открытую дверь суровым взором. Пригасил веселье. Раздвинулись двери соседнего купе, и выглянула голова:

— Пан кондуктор, до станции еще далеко?

— Через полчаса будем на месте. Скоро конец.

Что-то в его интонации насторожило спрашивающего, он обеспокоенно уставился на кондуктора. Боронь загадочно усмехнулся и проследовал дальше. Голова исчезла.

Какой-то мужчина вышел из купе второго класса и, открыв окно в коридоре, вглядывался в пространство. Резкие движения, казалось, выдавали его тревогу. Опустив окно, он удалился в противоположную сторону, в конец коридора. Там затянулся несколько раз сигаретой и, бросив изжеванный окурок, вышел на площадку. Боронь видел сквозь стекло его силуэт — он высунулся наружу, вглядываясь вперед.

— Изучает местность, — злорадно усмехаясь, пробурчал кондуктор. — Зря старается. Изучай не изучай, рок не дремлет.

Тем временем нервный пассажир вернулся в вагон.

— Наш поезд уже встретился со скорым из Гроня? — заметив кондуктора, спросил он с наигранным спокойствием.

— Пока нет. Скорый должен появиться вот-вот. Впрочем, быть может, мы разминемся с ним на конечной станции, не исключено опоздание. Поезд, о котором вы спрашиваете, подойдет с боковой ветки.

В эту самую минуту с правой стороны послышался страшный грохот. За окном промелькнул громадный контур мечущего снопы искр локомотива, за ним мгновенно проскользнула цепочка черных коробочек, освещенных прямоугольниками окон. Боронь вытянул руку в сторону исчезающего поезда.