Урс озабоченно посмотрел на часы:

– Сейчас двинем. Мы перехватим мельника, когда они будут переводить его через ручей.

Мур легонько коснулся плеча Урса:

– А мне гранаты?

Урс удивился:

– Ты-то здесь при чем?

– Я с вами.

Урс решительно замотал головой.

– Не могу же я сидеть без дела. Я солдат!

– Да. Но другого рода войск. Не нашего.

– Что за разница! Я пойду с вами.

Урс сказал мягко.

– Да пойми ты, чудак, я не могу рисковать твоей жизнью. Обойдемся без тебя.

Мур рявкнул зло.

– Не доверяешь?

– Слушай, Мур, возможно, не все из нас вернутся, понял?

– Я не боюсь.

– Не в этом дело. Мы обязаны возвращать английских летчиков на родину. Таков приказ.

Но Мур не отставал, просил, клянчил, даже угрожал. В конце концов Урс махнул рукой:

– Ладно, черт с тобой. Только от меня ни на шаг, понял?

Повеселевший Мур набил карманы гранатами, потом перезарядил пистолет. Он радовался, как мальчик, которого ребята приняли наконец в игру.

Из дому вышла Вильгельмина. В руках у нее был старенький фотоаппарат. Она наставила его на Мура. Он замахал руками:

– Нет, нет!

И нырнул за широкую спину Урса.

– Не обижайся, – сказал Урс, – ты уедешь, у нее останется память о тебе.

– Не в том дело, – сказал Мур досадливо, – у нас, летчиков, это считается плохой приметой. Если снялся перед вылетом, обязательно грохнешься.

– Видно, это международная примета, – сказал Урс. – Наши летчики тоже не любят сниматься. Но ведь это перед вылетом.

– Но, может быть, я когда-нибудь все-таки буду летать.

– До этого так далеко, что дурная примета успеет выдохнуться, – засмеялся Урс и вытолкнул вперед Мура.

Вильгельмина щелкнула затвором.

Небольшой отряд тронулся. Уходя, Мур, оглянулся. Вильгельмина послала ему воздушный поцелуй. Но Мур смотрел не на нее, а на жестяного петушка, который вертелся на трубе. Он, такой изящный, легкий, очень нравился Муру.

– Не передумал? – спросил Урс. – Еще не поздно вернуться.

– Нет.

– Мальчишка ты, и больше никто, – пробурчал Урс. – Мы идем, потому что это наш долг. А ты лезешь в пекло, как на бабу.

Мур молчал. Не мог же он признаться, что идет с ними потому, что считает, что операция как-то омоет его в собственных глазах. Он рассматривал предстоящую стычку как нравственную ванну или как отпущение грехов. «Кровь смывает все», – думал он. Вражеская кровь, конечно.

От этих мыслей ему стало легче. Он шел словно на веселую прогулку. Дубы и буки протягивали ему навстречу могучие лапы. Сквозь сплетение веток вдруг прорвался луч солнца, и сразу забронзовели чешуйчатые стволы сосен. Открылся кусок неба, немыслимо синий. «Странно, – подумал Мур, глядя на него не отрываясь, – когда я летал, я не замечал неба. Я замечал только землю. Когда я опять начну летать, я обязательно… – Он прервал свои мысли: – Почему, собственно, когда? Не правильнее ли сказать «если»? «Если я опять начну летать, я обязательно посмотрю на небо…»

Привал сделали на небольшой полянке. Когда стемнело, к ним присоединилось еще несколько человек. Мур с интересом вгляделся в них, он надеялся найти соотечественника. Но двое из них были местные крестьяне – фламандцы, двое – французы. Пятый партизан оказался русским, совсем молодой парнишка, его звали Ловычин. Мур никак не мог выговорить это русское «ы», вбитое, как гвоздь, в самую середину фамилии. Фламандцы, Ян и Питер, развели костер. Один из французов, Амедей, вынул губную гармонику и приложил к губам. Урс погрозил ему пальцем, Амедей вздохнул и сунул гармонику в карман. Другой француз, Жан, высокий, худой, нервный, шагал по поляне. Дойдя до края, он резко поворачивался и шагал обратно. Урс неодобрительно смотрел на него. Видимо, это неспокойствие перед операцией неприятно действовало на Урса. Но он ничего не сказал Жану.

Наконец они пошли. Снова погрузились в хвойное безмолвие леса. С ветвей падали снежные хлопья, сгоняемые щелчками ветра. Погода переменилась. С неба валилось нечто, уже переставшее быть снегом, но еще не ставшее дождем. Брандис тихо чертыхнулся. Урс сказал:

– Ничего, это лучше. Суматоха в природе нам на руку.

Он приказал держаться поближе друг к другу, чтобы не разбрестись в темноте. Снег, который обычно виден даже ночью, потемнел от влаги и перестал отсвечивать.

Шли, шли, хлюпали по рыхлому снегу. Мур вдруг наткнулся на Брандиса. Тот шепнул:

– Стоп.

Урс пересчитал всех, тыча каждого в плечо, шепча при этом:

– Здесь будем ждать их.

– Долго? – спросил Мур.

– Они пойдут на рассвете.

Ветер и дождь смыли снег с ручья, и в рассветной полутьме он смутно синел между деревьями. Было тихо, и только слышались осторожные хлюпающие шаги немцев по некрепкому льду. Мур напрасно напрягал зрение, он видел неясное движение теней, не более того. Большим пальцем он нащупывал предохранитель пистолета. Урс запретил открывать огонь, боялись угодить в мельника.