Шрифт:
В восемнадцать ровно от тридцатой школы разбежалось с десяток смутно различимых в сумерках фигур. Две резво ломанулись в сторону ДОКа, это были черти, нанятые отогнать малявы Нигмату и Мирохе. Мол, не волнуйтесь, дорогие соседи, и от своих глобальных дел не отрывайтесь; это мы так, свои маленькие проблемки решаем. Остальные быстро растворились среди мертвых зданий, словно провалившись сквозь заметаемые поземкой сугробы, и вынырнули из тьмы только на заботливо подготовленных огневых, полукольцом охвативших здание напротив начисто выгоревшей пожарки.
Сигналом к атаке должен был стать окурок, выброшенный из окна на втором этаже, сигнализирующий, что Автайкинские обсели поляну в полном составе, а нужный человек в безопасности. План атаки был прост и основывался на выдающейся безалаберности противника, полагавшего, что лучшая оборона – это наступление, и периодически наезжавшего на всех в своем районе. Надо сказать, что такая стратегия позволила им протянуть довольно продолжительное время, и протянуть неплохо – окружение даже не думало о том, чтобы тронуть эту странную компанию, почитая за счастье отсутствие внимания с ее стороны. Расположенная вплотную к ГАИ заправка заложила основы их благосостояния, достаточный арсенал, взятый в колонии, позволял не особо грузиться вопросами безопасности, так что жулики жили куда веселее, чем раньше, а их семейники [149]– красначи [150] от жуликов никогда сильно не отличались. По идее, такая толпа давно уже должна была саннигилировать, но там собрались настоящие волки, знающие человека насквозь – зона сообщает такое знание человеческой натуры, какое даже не приснится никакому ученому психологу, потому все и балансировало в более-менее стабильном виде. Держалось все на Автайкине – щуплом человечке с невыразительным лицом люмпена от пивного ларька, с той лишь разницей, что от некоторых выражений, которые иногда принимало это лицо, жидко срали в штаны взрослые, знающие себе цену мужчины, и безропотно пересаживались к петухам гордые сыны Кавказа.
149
Семейник – лицо, наделенное статусом члена «семейки», т.е. неформального объединения лиц, отбывающих наказание в МЛС и находящихся в СИЗО. «С.» есть стихийно создающийся осужденными и подследственными социальный институт, выступающий прежде всего в качестве инструмента снижения рисков и ведения примитивной хозяйственной деятельности.
150
Краснач – военнослужащий, проходящий службу во Внутренних войсках МВД
Стол компании был даже пожирнее, чем у того же Ахмета с Кирюхой, и бухали там не в пример чаще, едва ли не каждый день. Бухали и сегодня, в последние минуты своей жизни. Читателю, не знакомому с контингентом, не стоит представлять себе паясничающего Промокашку и веско роняющего колоритные афоризмы Джигарханяна. За столом непринужденно сидели семеро вполне обычных мужиков, чьи движения были скупы и корректны, а негромкий разговор нимало не напоминал гвалт, подобающий “бандитскому шалману” или “малине”, разве что в комплект столового прибора почти перед каждой персоной входил нож, на столовый смахивающий весьма отдаленно.
Один из сидевших за столом, докурив, приподнялся, подтянул к себе пепельницу. Брезгливо скривился: полнехонька, перехватил поудобней, вышел из-за стола. Неспешно обошел сидящих, остановившись у железного оконного намордника. Морщась, дотянул окурок, отодвинул заслонку и вытряс набитую пепельницу наружу, даже постучал – видимо, на дне присох бычок. Мощным щелчком отправил во тьму окурок, пошел назад. На полдороге замедлился, сбился с шага. Пристроил пепельницу на углу стола, улыбнулся, будто пришло на ум что-то смешное, и свернул к двери, бросив через плечо:
– Сань!
– Чего, Панева?
– Чаек побереги [151] …
Несколько человек улыбнулись – видимо, Саня подъебку заслужил. На другом конце стола никак не отреагировали, продолжая тихую беседу. Хлопнула дверь, завершая отсчет последних мгновений перед локальным армагеддоном. Беду почуял лишь один из присутствующих, что достаточно удивительно – собравшиеся за этим столом до сих пор были живы во многом благодаря отточенному чутью, которое принято именовать “звериным”.
151
Согласно “понятиям”, в камере СИЗО, отправляясь справлять нужду, необходимо предупредить сокамерников о предстоящем акте, дабы никто не зашкворился, принимая еду и питье в то время, когда кто-то ссыт либо срет. Строгость следования подобным “заположнякам” обратно пропорциональна тюремному стажу, и в данном эпизоде Паневин изящно намекает Сане, что тот где-то перебарщивает в стремлении стать святее Римского Папы, уподобляясь малолетке. Стоит также отметить, что данная подъебка полностью корректна, и поводом к конфликту служить не может.
Но все, что он успел предпринять – поставить уже поднесенную ко рту кружку с водкой и рефлекторно схватить со стола пику. На его движение отреагировал один хозяин, подняв взгляд, упершийся в недозадвинутый оконный намордник. Сталь намордника с неуловимой стремительностью покрывалась пулевыми отверстиями, разбрасывая снопы крохотных искорок. Может, он даже успел заметить рой бронебойных пуль, ворвавшийся в помещение, кто знает… Подумать он точно ничего не успел – его голова брызнула в стороны, внеся свою лепту в облако над столом, состоящее из водки, взметенной шквалом свинца, крови, выбитой из множества продырявленных тел, капустного рассола, щепок, штукатурки, стекла, частичек ткани, костей и мозга…
Две секунды спустя все находившиеся в помещении были мертвы, из-под восьми стволов куда там денешься. Но атакующая сторона желала гарантий, а потому сменила магазины, продолжив крошить мебель и развозя трупы в совсем уже непотребное месиво. Затем в развороченное длинными очередями окно полетели гранаты, окончательно превратившие содержимое комнаты в смердящий тротилом и парными внутренностями фарш из дерева, мяса и костей.
Снова хлопнули гранаты – в здание с трех сторон ворвалась зачистка, не обнаружившая ни тени сопротивления. Ахмет освободил притянутый ремнем к оконной раме ствол, осторожно, стараясь не давить гильзы, вышел из комнаты и спустился вниз, дрожащими руками раскуривая трубку.
У подъезда уже собирался народ. Немец метался, пытаясь одновременно организовать и сбор трофеев, и отправить людей на брошенный под недостаточной охраной Дом, и проследить, чтоб уходящие ничего не забыли. Витек разложил лыжи, пытаясь отобрать парные, Жирик что-то втолковывал главному трофею, мрачному долговязому мужику под полтинник. Ахмет подошел, протянул руку:
– Ахмет.
– Паневин, Анатолий.
– Анатолий, извини конечно, но ты покороче никак не отзываешься?
– Кратко – хоть по фамилии, хоть Толян, Толя, как угодно, лишь бы не Толик.