Шрифт:
– Теперь я начинаю понимать Архимеда, – заключил он. – Пока не пробежишься в купальном костюме по улицам Сиракуз, никакая путная идея в голову не придет.
Морис остановился перед ним, скрестив на груди руки. В его больших голубых глазах ясно обозначалась дорога, которую проделывала напряженная мысль.
– О чем ты думаешь? – поинтересовался Этьен.
Морис не отвечал.
– Интересная это штука, созерцать прилив вдохновения, – заметил Этьен. – Я вижу нашу драму сквозь твою черепную коробку. Она мрачна, грациозна, трогательна, она жестока… Великолепно!
– Послушай, – тихонько заговорил Морис, – глупых профессий не бывает. Вспомним «Проделки Скапена» Мольера. Я вижу, как нашу пьесу играют Арналь, Гиацинт и Равель… Ну и, конечно, Грассо! Возьмем всех четверых… Я бы отдал целую прядь своих волос за бутылку шампанского!
Этьен смотрел на него с разинутым ртом.
– Хотя мне не известна еще твоя идея, – объявил он, – все равно она тебе делает честь. Четыре таких комика! Perge, puer [16] ! За неимением шампанского давай опьяняться собственным разумом. Наливай!
16
Начинай, мальчик! (лат.).
– Так вот, я вычитал это в «Ла Пэри», вечерней газете. Один уважаемый коммерсант, допустим, его будет играть Грассо, получает письмо из Пондишери от своего корреспондента, в котором обещано прислать ему орангутанга-самца лучшей породы. Дамы в ужасе, Грассо их успокаивает. Письмо снабжено постскриптумом. В тот момент, когда Грассо собирается прочитать постскриптум, дверь открывается и слуга докладывает, что из Пондишери прибыла ожидаемая персона вместе со своим воспитателем. Дам и девиц охватывает буйное веселье при мысли о воспитателе орангутанга. «Впустите», – говорит Грассо. Входят Гиацинт, воспитатель, и Равель, молодой набоб [17] , который прибыл из Пондишери в надежде жениться на хозяйской дочери… Об этом предполагаемом браке как раз и говорится в постскриптуме, который никто не успел прочитать, о постскриптуме вообще напрочь забыли в поднявшейся суматохе…
17
Название дельца, разбогатевшего в колониях, главным образом в Индии, и ведущего расточительный, пышный образ жизни.
– Черт возьми! – одобрительно воскликнул Этьен. – В Пале-Рояль!
– Арналь… или Равель – очень застенчивый молодой человек, который не решается рта раскрыть перед дамами и двигается только по команде Гиацинта, своего воспитателя…
– Какая роль для Гиацинта!
– А для Равеля… или Арналя… какая роль! Изумление ошеломленного парижского семейства достигает размеров небывалых и весьма комических…
– Надо думать!
– Грассо выражает сопроводителю благодарность за столь оригинальный подарок.
– Зал бьется в корчах!
– Мать бежит тайком заглянуть в томик Бюффоиа, чтобы получить сведения об обезьянах.
– Все на разные лады повторяют: как он похож на человека!
– Весть разносится по всему дому… Слуги знают, что в гостиной расселся орангутанг.
– Да он же в лакированных сапогах, шимпанзе этакий!
– А редингот по последней моде!
– Зеленые очки!
– Он умеет курить!
– И в домино играет!
– Ах, какая смешная зверюшка!
– Такая бойкая!
– Мадемуазель Селестина находит его чертовски красивым!
– Тетушка опасается обезьян, но одаривает его поцелуем… Можно рискнуть на кое-какие пикантности: цензура посмеется.
– Угощайтесь!.. Ах! Ему не хватает только слова!
– И слово приходит в развязке: развязкой станет постскриптум…
– Браво! Пятьсот спектаклей подряд, но премии от академиков не жди. Морис, киска, ты спасаешь нам жизнь!
Морис снова уселся, охватив голову руками. Ликующий Этьен подыскивал трюки, подыскивал словечки, подыскивал название.
В самый разгар его стараний Морис осадил друга словами:
– Как это глупо!
XVII
ТАЙНЫ СОТВОРЧЕСТВА
Этьен обескураженно уставился на Мориса.
– Черт возьми! – Прорычал он.
– Ветерок сменился?
– Лучше стать бандажистом [18] , – отвечал Морис, приложив руку к сердцу, – чем замарать себя подобным кощунством. О, мои мечты! И что скажет Бланш?
– Посмеется вволю…
– Я не хочу, чтобы она смеялась! Знаешь ли ты, о чем я мечтаю? Написать роль для Рашель: мать Маккавеев…
18
Человек, обязанный проверять сохранность металлических ободов на колесах экипажей и менять их в случае износа.
– Погоди, дай врубиться, – попросил Этьен. – Что ж, неплохо и вполне возможно, хотя роль матери…
У Этьена был золотой характер, ничего не скажешь. Морис продолжал:
– Нет, не трагедия! Лучше опера! Ах, Штольц была бы потрясающей!
– Я в стихах не очень силен, сам знаешь, – мягко отозвался Этьен.
– Россини больше не пишет, – вздыхал Морис. – А я хотел бы Россини… Знаешь, мне стыдно за самого себя. Я карлик и завидую великанам.
– Ты не прав, старик, – промолвил Этьен, искренне желая утешить друга. – В сущности, ты не глупее других, но тебе не хватает здравого смысла. Прислеживай за своими поступками и словами…