Охваченная трепетом, Глориана пролепетала его имя, и он забыл обо всем на свете.

У Данте, как у каждого мужчины, были женщины, но все эти встречи никогда не затрагивали самых сокровенных глубин его души.

Глориана что-то тихо шептала и вздыхала. Она была как горячий шелк, как подогретый мед. И Данте Тревани очертя голову погрузился в ее любовь, в дар ее женственности, забыв обо всем на свете.

Он понимал, что не должен давить на нее тяжестью своего веса, но ему хотелось ощущать всем телом сладостные прикосновения шелковистой кожи Глорианы, ласкавшей его грубую шкуру. Понимал, что не должен сжимать ее так крепко, но ничего не мог поделать со своим желанием еще крепче прижать ее к себе, поглотить ее всем своим существом.

Тело Глорианы, такое хрупкое и утонченное в сравнении с его собственным, поражало и покоряло его своей упругой силой. Она легко выдерживала его тяжесть, поощряя его железные объятия. Она выгибалась навстречу ему, все больше сводила его с ума нежными прикосновениями своих грудей и бедер к его напрягшейся плоти.

– Данте. – Его имя срывалось с ее губ как ласка, и у нее вырвался глубокий вздох, когда он, не в силах больше ждать, прижал свои пальцы к мягким складкам средоточия ее женской зрелости. И в тот же миг пришла очередь его глубокого вздоха – он почти задохнулся, поняв, что она отдавалась ему девственницей. Ее лоно сомкнулось вокруг его пальцев плотнее, чем ему казалось возможным, – горячее, влажное и чувственное, и он стиснул зубы, борясь с пожиравшим его желанием двигаться дальше и дальше, чтобы наконец бурно ворваться внутрь Глорианы.

В какой-то отстраненной части его существа шевельнулось чувство, достаточное для того, чтобы он упрекнул себя в готовности злоупотребить ее невинностью.

– Глориана… ты уверена?..

Она прервала его вопрос поцелуем, успокаивавшим его совесть и дававшим возможность его языку заняться более приятным делом, чем складывание слов. Она обвила ногами его бедра и обхватила руками плечи и отвечала в унисон каждому движению его тела, от едва заметного до бурного натиска, словно и сама чувствовала могучий призыв слиться с ним в одно целое.

– Возьми меня, Глориана, – прошептал он. – Люби меня.

– Да.

И тогда он взял ее так осторожно, как был способен на это мужчина, забывший о всякой осмотрительности, когда каждый его вздох подчиняется неуемному мужскому желанию. Во мраке ночи эхо разнесло его торжествующий крик, ворвавшийся в их уши, потом еще раз, а потом и третий, становясь с каждым разом все слабее.

Потом они долго лежали, живот к животу, грудь к груди, прислушиваясь к гулкому биению двух сердец.

Глориана шевельнулась, и плоть Данте ожила снова. Словно камни вдавились в ее спину. А когда иссяк и этот порыв страсти, она почувствовала, что ей стало труднее выдерживать на себе тяжесть Данте. Он понял это и вытянулся рядом с нею.

Волосы Глорианы рассыпались по его груди, источая аромат лаванды и лаская его кожу с нежностью лепестков розы. Немногие женщины его эпохи так ухаживали за своими волосами. Те, что в походах сопровождали солдат, носили чепцы, покрывавшие волосы, от которых пахло дымом костров и салом. Более утонченные леди поливали свои локоны духами, что никогда не устраняло полностью смутного ощущения близости тела, редко встречавшегося с ванной. И нечасто женщины любого положения распускали волосы, занимаясь любовью, так как им было лень расчесывать потом спутанные локоны. Волосы Глорианы скользили как шелк между его пальцами, гибкие и мягкие, благоухающие так, как будто она их мыла каждый день.

– Твои волосы… – прошептал Данте.

– Они тебя щекочут? Они такие непослушные, что я всегда с ними мучаюсь. – Она откинула волосы назад привычным жестом, и при этом обнажилась ее грудь.

Порывистым движением Данте обхватил ее за талию и подтянул повыше, так, чтобы мог взять кончик груди губами. Глориана задохнулась от наслаждения и прижалась к нему, отчего ее волосы снова свободно разлились по ним обоим, как завеса, скрывавшая любовное безумие двоих, ненасытность Данте, который забыл обо всем на свете, кроме этого райского блаженства, а она лишь стонала и вздрагивала от его прикосновений.

Глориана полностью отдавалась ему. И он брал все, что она ему предлагала, осознавая с неумолимой уверенностью, что это обрекало его на поджаривание на вечном адском огне. Может быть, всего лишь может быть, ему удастся вынести эти муки ада, вызывая воспоминания об этой единственной ночи, проведенной им на небесах.

Прошло очень много времени, прежде чем она поднялась с его груди, лежать на которой, свернувшись калачиком, ей было так удобно.

– Наверное, Мод не спит. Увидит, что меня нет, и пойдет искать.

– Ну и пусть. Ведь она плохо видит.

– Данте. – Глориана усмехнулась, и счастливая девическая нотка в этом звуке вызвала у него улыбку. –Идем. Нам пора возвращаться.

Он не думал, что ему придется услышать это именно теперь и отправиться в лагерь, где его ждут лошади и фургон, где он снова встретится с зыбкостью своего положения и неотвратимостью скорого прощания.

– Ты иди, Глориана. А я останусь здесь и буду наслаждаться видом и звуками этого места. Я знаю, что мне никогда больше его не увидеть.