— Вспомните о кафе, — сказал Питер. — Юрий, вам надо было бы родиться греком.

— Греком? Зачем?

— Тут на каждом углу по кафе, верно? Старина, я в одном таком кафе работал. В моей смене было десять человек, из них шесть не числились в ведомостях, они получали наличными. Почему? Да потому, что когда прячешь такую прорву наличных, надо, чтобы и расходы были соответственные. Если они показывают тридцать центов из каждого доллара, который проходит через кассу, то это еще много. И знаете, какая тут еще выгода? Налог на продажи — восемь с четвертью процентов с каждой покупки, по закону их нужно выплачивать. Но семьдесят процентов покупок они не показывают, а значит, и налог с них не надо платить, верно? Так что и налог им остается тоже. Каждый такой цент — это чистая прибыль, не облагаемая налогом.

— Ну, это не только у греков, — сказал Юрий.

— Нет, но у них особенно. Будь вы греком, вам пришлось бы обратиться всего-навсего в два десятка кафе. Будьте уверены, в каждом по пятьдесят косых лежат в сейфе, или зашиты в матрасе, или спрятаны на дне бельевого шкафа. Двадцать кафе — и вот вам миллион.

— Но я не грек, — сказал Юрий.

Кинен спросил, не знаком ли Юрий с какими-нибудь торговцами бриллиантами.

— У них много наличных, — сказал он. Питер возразил, что у ювелиров много сделок идет на бирки — это такие расписки, которые переходят из рук в руки. Кинен заметил, что должны же там где-нибудь быть и наличные, а Юрий сказал, что это не важно, потому что он все равно не знает ни одного торговца бриллиантами.

Я вышел в другую комнату, предоставив им и дальше беседовать на эту тему.

Я собирался позвонить Ти-Джею и достал клочок бумаги, на котором Конги записали номера всех телефонов-автоматов, откуда звонили Кинену. Среди них я нашел номер телефона в прачечной, но заколебался. Догадается ли Ти-Джей взять трубку? И не засветится ли он из-за этого, если в прачечной окажется много народа? А вдруг трубку возьмет Рей? Это маловероятно, но...

Тут я вспомнил, что можно сделать проще — позвонить Ти-Джею на пейджер, чтобы он перезвонил мне. Я все еще не освоился толком с этой новой техникой и по-прежнему мыслил примитивными категориями.

Я отыскал в записной книжке номер пейджера, но прежде, чем я успел его набрать, телефон зазвонил. Это был Ти-Джей.

— Тот человек только что был тут, — возбужденно выпалил он. — Звонил из этого самого телефона.

— Наверное, это был кто-нибудь другой, — сказал я.

— Ну, нет, Пэт. Такой гнусный тип, стоит только на него посмотреть, и с ним все ясно. А разве вы не с ним только что разговаривали? Я сразу подумал — это мой Мэтт с ним говорит.

— Я с ним говорил, только это было, по меньшей мере, минут десять назад. Или даже пятнадцать.

— Ну да, правильно.

— Я думал, ты позвонишь сразу.

— Да не мог я, старина. Мне же надо было проследить за этим типом.

— Неужели ты пошел за ним?

— А что я, по-вашему, должен был делать — убежать со всех ног, как только его увижу? Я же не под ручку с ним гулял, а дал ему минуту, когда он вышел, и потом тихонько пристроился сзади.

— Это опасно, Ти-Джей. Он убийца.

— Думаете, я испугался? Старина, я всю жизнь живу на Сорок Второй улице. А там шагу ступить нельзя, чтобы не наткнуться на убийцу или кого-нибудь еще похлеще.

— Куда он пошел?

— Повернул налево и дошел до угла.

— Это Сорок Девятая улица.

— Потом перешел на другую сторону и зашел в закусочную. Побыл там минуту или две, снова вышел. Не думаю, чтобы он заказал там себе сандвич, слишком мало у него было времени. Может, купил полдюжины пива. Пакет, с которым он вышел, был как раз такого размера.

— А куда он пошел потом?

— Обратно, откуда пришел. Прошел прямо мимо меня, опять перешел Пятую авеню и прямиком к прачечной. Я думаю — вот хреновина, мне же нельзя идти туда за ним, придется торчать на улице, пока он не позвонит.

— Он больше сюда не звонил.

— Он никуда не звонил, потому что не заходил в прачечную. Сел в машину и уехал. Я даже не знал, что у него тут машина, пока он в нее не сел. Она стояла как раз напротив прачечной, ее от меня не было видно.

— Машина легковая или грузовая?

— Я сказал — машина, значит, легковая. Я попробовал ее догнать, но ничего не вышло. Когда он шел к прачечной, я держался на полквартала сзади — не хотел подходить слишком близко, а он сел в машину и уехал, так что я ничего не успел сделать. Пока я добежал до угла, он уже повернул и его нигде не было видно.

— Но ты его как следует рассмотрел?

— Его-то? Ну да, рассмотрел.

— Ты мог бы снова его узнать?

— Старина, вы могли бы узнать свою мамочку? Что за вопрос? Рост сто восемьдесят, вес семьдесят семь, волосы каштановые, совсем светлые, очки в коричневой пластмассовой оправе. Черные кожаные туфли со шнуровкой, темно-синие штаны и голубая куртка на молнии. И дурацкая спортивная рубашка — я таких в жизни не видел. В бело-голубую клетку. А вы спрашиваете, мог бы я его узнать или нет. Старина, да если бы я умел рисовать, я бы его нарисовал. Посадите меня с тем рисовальщиком, про которого вы рассказывали, и мы с ним сделаем такой портрет, что лучше любой фотографии.