— Мировой дух находит себя?

— Согласно Гегелю, «мировой дух» приходит к себе, то есть осознает себя, в три этапа… или пройдя через три ступени.

— Выкладывай всю лестницу, только поскорее.

— Сначала «мировой дух» осознает себя в личности — этап, который Гегель называет субъективным разумом. Более высокой ступени осознания «мировой дух» достигает в семье, обществе и государстве. Эту ступень Гегель называет объективным разумом, поскольку такой вид разума проявляется во взаимодействии между людьми. Но остается последняя ступень…

— Интересно, что он еще придумал…

— Высшей формы самопознания «мировой дух» достигает в абсолютном разуме. А абсолютный разум — это искусство, религия и философия, причем философию Гегель считает наивысшей формой разума, поскольку в рамках философии «мировой дух» размышляет о собственном функционировании в истории. Иными словами, именно в философии «мировой дух» встречается с самим собой. Вероятно, можно сказать, что философия — зеркало «мирового духа».

— Все это так загадочно, что мне, наверное, понадобится некоторое время на «переваривание». Во всяком случае, мне очень понравилось твое последнее высказывание.

— О том, что философия — зеркало «мирового духа»?

— Да, звучит красиво. Ты не думаешь, что тут может быть замешано зеркало в бронзовой раме?

— Коли спрашиваешь, то — думаю.

— Почему ты так считаешь?

— Раз это зеркало снова и снова всплывает в нашей истории, оно должно иметь особое значение.

— Ты наверняка догадываешься какое.

— Нет-нет. Я только сказал, что, по-моему, оно не возникало бы столь часто, если бы не имело особого значения для Хильды и ее отца. А какое значение, об этом знает только Хильда.

— Это была романтическая ирония?

— Бессмысленный вопрос, София.

— Почему?

— Потому что ирония тут не про нашу честь. Мы лишь беспомощные жертвы иронии. Если недоразвитый ребенок нарисует что-то на листе бумаги, нет смысла спрашивать бумагу, что он хотел изобразить.

— У меня даже мурашки по спине от такого.

Хильда посмотрела на часы. Уже начало пятого. Положив папку с рукописью на стол, она помчалась вниз, в кухню.

Нужно было успеть отнести в сарай еду, прежде чем маме надоест ждать. Пробегая мимо зеркала в бронзовой раме, Хильда не удержалась и заглянула в него.

Потом она быстренько поставила чайник и стала торопливо намазывать бутерброды.

Да, она непременно сыграет с отцом одну шутку. Хильда все больше чувствовала себя союзницей Софии и Альберто. Розыгрыш начнется еще в Копенгагене…

Вскоре Хильда уже входила в лодочный сарай с большим подносом в руках.

— А вот и второй завтрак, — сказала она.

Мама драила что-то наждаком. Когда она откинула со лба волосы, в них тоже проглядывал наждак.

— Ну что ж, обед мы сегодня пропустим.

Чуть погодя они уже сидели на мостках и закусывали.

— Когда приезжает папа? — спросила Хильда.

— Ты сама знаешь. В субботу.

— Но во сколько? Ты, кажется, говорила, что он едет через Копенгаген.

— Да…

Мама сделала паузу, чтобы дожевать бутерброд с огурцом и паштетом.

— …он будет в Копенгагене около пяти. Самолет на Кристиансанн вылетает в восемь пятнадцать. По-моему, посадка в Хьевике ожидается в половине десятого.

— Значит, три с лишним часа на копенгагенском аэродроме, в Каструпе…

— А в чем дело?

— Ни в чем… мне просто любопытно, как он будет добираться.

Они продолжали есть. Выждав подольше, Хильда снова приступила к расспросам.

— Ты что-нибудь слышала в последнее время про Анну и Уле?

— Да, они иногда позванивают. Хотят в июле приехать домой на каникулы.

— Не раньше?

— Нет, думаю, не раньше.

— Значит, на той неделе они будут в Копенгагене…

— Да в чем дело, Хильда?

— Ни в чем. Мы же должны о чем-то говорить.