– Ну, благоразумен, добр и справедлив он не стал бы, воспитай его хоть в священной роще Бальдра, «где злодейств никаких не бывало от века». [16] Но обойдись с ним судьба помягче, в нем этой дряни вылезло бы поменьше. Конечно, мстительность в нем была, но она не выросла бы в дракона, если бы ему было некому и не за что мстить!

– Если бы он не должен был мстить за смерть отца, он стал бы мстить за потоптанный соседом луг или еще за какую-нибудь ерунду! За неприветливый взгляд. За собственное подозрение, что сосед его не любит.

– Нет, все имеет свои причины. Не будь он сам так напуган жизнью, он не стремился бы наводить страх на весь мир. Не чувствуй он постоянно своих прошлых унижений, он не так стремился бы утверждать свою власть над живыми и неживыми. Он же постоянно ждет, что его назовут рабом! Вот и пытается убить каждого прежде, чем тот это скажет. Имей он больше оснований верить, что люди добры, он и сам был бы добрее…

– Но теперь поздно рассуждать. Все сложилось, как сложилось, и другим уже не будет.

– Будет! – упрямо твердил Торвард. – Человек может изменить все и тем более он может изменить сам себя. Можно даже научиться ходить по воде!

– Что-то не слышно, чтобы кто-то этому научился!

– Будем в Аскефьорде – спроси у Сэлы. Она тебе расскажет, как ходила по морю пешком. Я и не говорю, что это легко. Но пугают только напуганные, не замечала? Обижают обиженные. Это у них такой вид защиты. Избавься от страха и обиды – и будешь отважен и благороден.

Ингитора не возражала. Торвард ничего такого не имел в виду, но все эти слова она относила к самой себе. Ведь и в ее жажде мести имелось кое-что общее с Бергвидовой. А сам Торвард служил живым примером того, о чем говорил. Когда-то он преодолел свою жажду мести, и теперь прочная уверенность в себе делала его великодушным и необидчивым.

Теперь ее поражало то, что она так долго, целых пять дней, оставалась так слепа и недогадлива. Казалось, она с первого взгляда должна была его узнать! Но нет – «Аск» сам по себе настолько захватил ее, что прогнал все прочие мысли, в том числе и о «Торварде конунге». Правда, оставаться слепой еще хотя бы два дня ей едва удалось бы. Он рассказал о себе так много, и кое-что из его рассказов, да и ее собственных наблюдений, отчетливо перекликалось с тем, что она раньше слышала о нем: от достопамятных «четырехсот девятнадцати марок» веса, на которые он по виду вполне тянул, до не менее достопамятного «шатра на корме», который тоже, как видно, был чистой правдой… С каждым днем она все лучше понимала, как много простора ее спутнику требуется в жизни, как мало он готов терпеть рядом соперников – и во всем Фьялленланде просто нет места для двоих таких! В общем, чтобы воевать с эриннскими ригами, конунгом быть не обязательно, но невозможно все время рассказывать о заморских походах, битвах и тяжбах, не упоминая конунга своей страны! Кроме того случая, когда ты сам им и являешься. И ей уже не оставалось ничего другого, кроме как сегодня-завтра вспомнить о карих глазах Торварда конунга, приложить все его приметы к Аску и понять, что двоих таких и нет. Только один.

Две горы все приближались, показалась и дальняя гора, заграждавшая долину с задней стороны. Торвард уже вглядывался на ходу, хотя разглядеть курган отсюда еще было невозможно.

– Там должен быть камень на вершине, большой розоватый валун! – бормотал он. – Эрнольв ярл рассказывал, как его волокли на катках целым табуном, и Вигмар Лисица обещал вырезать на нем поминальную надпись в стихах… Читать я умею, так что не ошибемся! – Он усмехнулся – едва ли в этих местах высилось так много курганов, чтобы существовала опасность в них запутаться.

– Здесь – Долина Бессмертия! – отозвалась Ингитора. – Если здесь никто не живет, так значит, и не умирает.

Она волновалась все сильнее. Ее переполняло предчувствие необычного испытания, которое потребует всех ее сил; была тревога, но не было страха или неуверенности. По-прежнему они двое составляли одно и обладали силой трех.

Но дорога сегодня давалась тяжелее обычного: то ли сказывалась бессонная ночь и напряжение всех душевных сил, то ли влияли чары Дагейды. Однако к сумеркам они уже оказались перед долиной. Вход в нее ограждали две горы, похожие на великанов, стоящих на страже перед дверями великаньего конунга. Пройдя между ними, Торвард и Ингитора вступили в долину, кое-где поросшую редким лесом. На вершине дальней горы бродили смутные тени. Ингитора старалась не смотреть вперед: почему-то казалось, что если она задержит там взгляд, то из горы, как на зов, появится что-то страшное.

– Вон он! – сказал вдруг Торвард. – Курган. Я его вижу.

В этом диком месте курган, единственный след человеческого присутствия, сразу бросался в глаза. За пять лет он совсем не изменился – круглый, ровный, похожий на перевернутый котел. На его боках выросло несколько молодых сосенок, но полукруглый розоватый гранитный валун на вершине, обточенный в виде половины щита, был виден издалека. Сам курган казался каким-то замкнутым, особым миром, скрытым под мхами и травами леса, и Ингитора, увидев его, невольно остановилась и сжала в кулаке свою «волшебную косточку».

Стоя на самой вершине горы, маленькая ведьма с нетерпением поглядывала на небо, сжимала кулачки, как будто грозила солнцу и хотела скорее прогнать Суль с небес. Золотая колесница за облаками ехала так медленно, а те двое шли так быстро! Напрасно она проскакала впереди них на своем волке, рассеивая по всему пути опутывающие заклятья. Эти двое все говорили и говорили и были так захвачены друг другом, что ничего не замечали. Требовалось средство посильнее.

Стоя на вершине, ведьма широко раскинула руки, словно ловила северный ветер. Могучий холодный ветер нес ее заклинание вниз, овевая гору потоками силы.