Шрифт:
– Если Шилов что и проворачивает, то вместе с ними. Они все не разлей вода.
Федоров навытяжку стоял перед столом, Виноградов листал бумаги, иногда подчеркивая что-то голубым маркером или с многозначительным видом кивая. Федоров вытягивал шею, пытаясь рассмотреть, что выделил шеф, но как ни старался, не мог отследить траекторию полета начальственной мысли.
– Ну, что: телефоны всех троих на прослушку, – Виноградов закончил читать и посмотрел сквозь Федорова в дальний угол своего кабинета. – За Шиловым – «ноги». Если он действительно связан с Моцартом, то по звездочке мы с тобой срубим, я тебе обещаю.
– Есть!
9
Шилов и Скрябин стояли на загаженной лестнице дома, в котором жил наркобарыга Пистон, этажом вышел его квартиры. Под ногами валялись использованные шприцы, упаковки от таблеток, закопченная ложка; стена была истыкана окурками и исписана матерными словами, частично безадресными, частично – адресованными ментам и каким-то безвестным Лёхе, Катьке, Носорогу, кому-то еще...
Они заняли пост больше двух часов назад, но до сих пор к Пистону никто не пришел, а из квартиры не доносилось ни звука.
– Может, у него товара нет? – спросил Скрябин, глядя в мутное окно, выходящее на помойку.
– Может...
– Может, его и самого-то нет?
– Может...
– И что тогда будем делать?
– Ждать.
– Одержимый, – покачал головой Стас, думая, что надо бы позвонить домой, узнать, приезжала ли Светка покормить мать.
А Серега Соловьев, Василевский и Джексон сидели в синей «девятке», припаркованной у какого-то офиса на противоположной от пистоновского дома стороне улицы.
– Старый фонд с капремонтом. Высокие потолки, звукоизоляция... – Разглядывая фасад его дома, сказал Василевский. – Если вокруг немного прибрать, будет полная красота. И Петропавловку из окна видно. Почему наркотам так везет?
– Начни ширяться – узнаешь, – отозвался сидящий за рулем Соловьев.
– Я бы лучше сожрал что-нибудь. Джексон, сгоняй за шавермой!
Джексон промолчал, и Василевский обернулся посмотреть. Джексон крепко спал, запрокинув голову и приоткрыв рот.
– Опять дрыхнет! Счастливый, во сне жрать не хочется, – рассмеялся Василевский.
– Ничего, недолго ждать осталось. Скоро потянутся соколики. – Ободрил его Соловьев, наблюдая за каким-то пареньком, вывернувшим из прохода между домами и дерганой быстрой походкой идущим по другой стороне улицы.
– С чего ты решил?
– Вечерняя ломка начнется.
– У меня ломка раньше начнется. От голода.
Дерганый паренек явно направлялся к подъезду Пистона.
Соловьев поднес к губам рацию:
– Похоже, к вам гости...
– ... Понял, – ответил Шилов, и они со Скрябиным встали так, чтобы, имея возможность контролировать дверь нужной квартиры, самим оставаться невидимыми.
Паренек поднялся, позвонил. Из-за двери донеслось:
– Кто?
– Пистон, это я, Кузя!
Дверь приоткрылась, паренек скользнул в квартиру. Шилов успел увидеть Пистона. Лет двадцати пяти, среднего роста, с таким одновременно настороженным и надменным лицом, какие бывают у торговцев наркотиками, которые еще не начали сами колоться.
Меньше, чем через минуту Кузя появился обратно и, держа одну руку в кармане облезлой кожаной куртки, побежал вниз по лестнице.
– Встречайте клиента, – сообщил Шилов по рации.
Кузю встретили Серега и Джексон. Серега, заранее достав сигарету, еще издалека жестами спросил наркомана, нет ли у него огонька, и Кузя притормозил, отыскивая зажигалку: небритый здоровяк Джексон и коротко стриженый Соловьев не вызвали у него подозрений в том, что могут оказаться ментами. Достать зажигалку, равно как и сбросить наркотики, Кузя не успел. Джексон, пройдя мимо него, схватил в охапку за плечи и шваркнул спиной о стену дома, а Соловьев сунул под нос пистолет:
– Тихо! У Пистона товар есть?
– Какой товар? Я не знаю никакого Пистона!
Джексон врезал Кузе под ребра. Кузя охнул и рефлекторно согнулся, но Джексон, сжав рукой его лицо, заставил выпрямиться.
– Слышь, придурок, мы не менты, мы два раза не спрашиваем, – Соловьев продолжал угрожать пистолетом, и Кузя, между сжимающих его скулы и лоб растопыренных пальцев Джексона, завороженно смотрел в черную пропасть ствола. – Ну!
– Есть!
– Где?
– Не знаю, он меня в комнату не пускает.
– Проводишь нас – будешь жить. Пошли!