– А в третьих, ты испугался! – перебил меня Борис, сплюнул и продолжил: – Ну и черт с тобой! Езжай в свою ненаглядную Москву, и сиди там, как бурундук в норе!

– Сам ты… – я решительно повернулся и зашагал прочь, как вдруг в окнах темнеющего рядом дома вспыхнул свет, открылась дверь, и на крыльцо вышла кутающаяся в ватник молодая женщина с заспанным лицом. Совершенно спокойным голосом, на правильном русском языке, она сказала:

– Ребята, нельзя ли потише, очень спать хочется!

– Нам вот тоже хочется, да негде! – грубо рявкнул еще не остывший от перепалки со мной Борис. Женщина улыбнулась:

– Это ваши проблемы! Если хотите, могу выделить топчан в сенях, жестковато, да и холодно, но все же не на улице!

Борис некоторое время соображал, потом с криком: «Богиня! Благодетельница!», устремился к хозяйке дома.

Я наблюдал всю эту сцену издали, стоя на грани света и мрака, и во мне боролись гордость и сонливость. Борис тем временем был допущен к ручке и запущен в дом. Женщина двинулась за ним, но в последний момент задержалась на пороге, обернулась и крикнула, обращаясь ко мне:

– Эй! Ну, а вы что же? Идите скорее, мне холодно!

Ура, будем считать, сонливость победила! Я мелкой рысь устремился к дому, про себя радуясь, что все так получилось…

Мы с Борисом сидели на широкой, добротной лавке, не глядя друг на друга, а хозяйка, оказавшаяся довольно миловидной, русоволосой и приветливой, наливала нам чай из пузатого медного чайника.

Все свободное место в просторной, большой комнате занимали картины, резные доски, вышивки, пучки трав, глиняная посуда, холсты, подрамники, краски. Видимо, мы попали как раз к той художнице, про которую мне говорили старухи еще в Вязьме.

– Да помиритесь вы, наконец! – не выдержала хозяйка нашего отчужденного молчания. Мы переглянулись, и чуть не хором сказали:

– Да мы и не ссорились!

За чаем завязался разговор. Хозяйка, носившая простое русское имя Лена, рассказала о себе: закончила Суриковское, работала в Художественном фонде, потом, пару лет назад, разошлась с мужем, тоже художником, не выдержавшим перемен, свалившихся на нашу страну, и увлекшимся наркотиками.

– Я пробовала его вытащить, и к врачам водила, и к экстрасенсам… – грустно говорила она, по-бабьи подперев голову рукой: – А только все напрасно! Он сперва хорохорился: «Да я брошу, когда захочу!», а потом… В общем, купила я за копейки этот домик, переехала, и вот… живу! Раз в месяц езжу в Москву, сдаю картины, вышивки, макраме по комиссионкам, на жизнь хватает. Тут привольно, хорошо работается! Глушь, конечно, иногда месяцами не с кем словом перемолвиться, ну да оно и к лучшему – не отвлекаешься по пустякам!

– Лена, а вам не страшно? Одна, на отшибе? – спросил я, прихлебывая из глиняной чашки ароматный чай с травами.

– По началу очень было страшно! А потом привыкла! Да и то сказать – за два года вы первые мои гости!

Борис, отдуваясь, поставил пустую чашку на стол, полез было за сигаретами, потом смущенно остановился. Хозяйка заметила, махнула рукой:

– Курите, Боря! Я сама курю, правда, не часто!

– И что, неужели не тянет в Москву? – снова спросил я, тоже закуривая.

– Тянет… – усмехнулась художница: – … Да будь проклят этот город! Он отнял у меня любимого человека… Да и вообще, все эти тусовки, пустые разговоры ни о чем… Надо либо заниматься делом, либо тусоваться – у кого к чему склонность! Я свой выбор сделала, и не жалею!

Мы докурили, поблагодарили хозяйку за чай и отправились укладываться. Борис, у которого начался легкий похмельный синдром, был квелым, зевал, и сразу же бухнулся на широкий топчан, отвернувшись к стене.

Я задержался в дверях, повернулся к хозяйке:

– М-м-м… Скажите, Лена! Тут, в Корьево, домов мало, просто кот, как говориться, наплакал. А нет ли среди них такого – с мансардой и резным петушком на крыше?

– Есть, есть! Этот дом принадлежит профессору-археологу! Я его самого не знаю, а его жена, Надежда Михайловна, покупала у меня пару раз картины и резные доски! Но сейчас в доме никто не живет, хозяева появляются только летом! Да вон он, завтра утром увидите, через забор от меня! – Лена махнула рукой куда-то в сторону.

«Так!», – подумал я: «Все складывается, как нельзя лучше!», и задал хозяйке еще один вопрос:

– Лена, а вы не обращали внимания – там кто-нибудь появлялся… ну, чужой?

Она легко рассмеялась каким-то очень добрым, рассыпчатым смехом:

– Нет, что вы! Никого там нет, дом стоит законсервированный на зиму… Так вы, значит, из милиции! А я, признаться, сперва думала – вы жулики!

Я удивился:

– А зачем вы нас тогда пустили?

Она пожала округлыми плечами и ответила с подкупающей простотой, свойственной только русским женщинам:

– Жалко стало!