– Нет. Я еще не настолько повзрослел. Это не доставит мне удовольствия. Таких женщин, как Пили, не так-то легко забыть. Их можно только заменить какой-то другой, совсем непохожей женщиной. Не лучшей, чем она, – лучше просто не бывает…

– Боль еще не прошла, сынок?

– Бывает плохо, когда все это вспоминаю, но нечасто. Время и расстояние странным образом излечивают от любых чувств, даже таких. Но посетить их – значит вновь вызвать чувство, которое я уже почти обуздал. Так что передай им мои извинения за то, что уехал, не повидав их, и скажи, что обязательно когда-нибудь помиримся…

– Хорошо, – сказал дон Рафаэль, – я все передам. Приказать, чтобы приготовили комнату для сиесты?

– Нет, спасибо, – весело ответил Гай. – Мне еще надо разнести кое-какие слухи. Пока, Рафе…

Все долгие тридцать девять дней плавания (судно «Аэростатико» вполне оправдывало свое название) Гай заботился о том, чтобы лицо его хранило неизменную печать угрюмости, – это должно было убедить офицеров и матросов, что он находится в соответствующем расположении духа. Некоторые знали его по совместному плаванию на «Марте Джин», когда ему довелось короткое время быть капитаном. Матросы невольничьих судов, как и прочие моряки, постоянно меняли корабли из-за настоящих или выдуманных обид, а скорее всего из-за своей врожденной непоседливости. Да и сам Гай (главным образом для того, чтобы обогатить свой опыт) сменил четыре корабля за шесть лет, проведенных в море. Но именно присутствие на судне людей из его бывшей команды дало ему возможность убедиться в том, как удачен его план. Во время рейса то один, то другой украдкой подходили к нему, чтобы посетовать:

– Какая досада! Вы были лучшим капитаном, с которым нам когда-либо доводилось плавать. Вы понимали, что существует матрос, а ведь никому из этих придир и дуболомов, с которыми обычно приходится плавать, нет до этого дела. Если когда-нибудь будете набирать команду, дайте мне знать, и я – ваш, капитан, провалиться мне на этом месте!

– Тебе, видно, долго придется ждать, – говорил в ответ им Гай. – В этом ремесле такие порядки, что раньше умрешь от старости, чем тебя сделают капитаном…

К тому времени, когда они бросили якорь в илистом устье Рио Понго, Гай был совершенно уверен в успехе задуманного. Тем не менее, прежде чем самому ступить на землю Понголенда, он подождал, пока капитан не отпустит на берег большую часть команды. Более того, он попросил Мартина, своего бывшего боцмана, на чью разговорчивость мог положиться, передать привет монго Жоа. Не было ни малейшего сомнения в том, что да Коимбра выжмет из Мартина все новости за каких-нибудь пять минут. Думая об этом, Гай улыбнулся сквозь дым своей гаванской сигары. Он пристрастился к приятному пороку курения еще в начале своей карьеры работорговца, во многом из-за того, что это помогало хоть немного заглушить зловоние из трюма, битком набитого рабами.

Когда Мартин, слегка шатаясь от выпитого, вернулся на корабль, он принес записку от самого монго, написанную по-английски, рукой опытного каллиграфа школы Спенсера, с такими причудливыми завитушками и вензелями, что Гай с трудом ее прочитал. Помимо всего прочего, там говорилось:

«Если у Вас есть возможность нанести мне визит, то беседа со мной за бутылочкой вина наверняка будет весьма полезной и приятной для Вас. Несмотря на наши расхождения во взглядах в прошлом, Вы найдете во мне человека, который знает истинную цену вещей, а этого, к сожалению, недостает некоторым людям (последние два слова были жирно подчеркнуты). Пришлите мне весточку с одним из круменов».

Как только Гай одолел трудный почерк монго, он подошел к лееру и подозвал одного из хару мону, или круменов, как называли их работорговцы. Короткий обмен репликами на сусу (а этот язык в достаточной степени походил на диалект круменов, чтобы быть понятным им), пригоршня сигар – и дело будет улажено. Завтра, когда Гай Фолкс сойдет на берег, монго Жоа будет ждать его.

И он действительно ждал его. Монго, еще более разжиревший и заметно потрепанный жизнью, после настоящего пира, который он задал Гаю по случаю встречи, впал в благодушное настроение, чему способствовала и бутылка бренди.

– Думаю, я могу быть откровенным… – сказал он, сияя лучезарной улыбкой и потирая свои огромные руки. – Твой друг Мартин – ты уж, пожалуйста, не брани его за это – нечаянно проговорился о том, как скверно обошлись с тобой эти кубинские свиньи. Признаюсь, что я отчасти даже рад этому; теперь ты, возможно, не откажешься принять мое предложение…

– Может быть, – ответил Гай уклончиво. – Говори, монго. Я внимательно слушаю.

– Оно чрезвычайно заманчиво, – сказал да Коимбра. – Если бы я предложил тебе стать моим младшим партнером, что бы ты на это ответил?

– Странно, – сказал Гай. – Помню, ты мне однажды предложил стать твоим секретарем. По правде говоря, когда я сошел на берег, собирался дать тебе свое согласие. Но такое резкое повышение в должности слишком неожиданно. К тому же в этом нет смысла. Партнеры вносят в дело свой капитал, или полезные связи, или что-то еще, представляющее ценность. У меня же нет ни гроша, а те знакомые, что у меня были, видит Бог, оказались плохими друзьями. Поэтому давай говорить начистоту, выложим все карты на стол. Скажи мне одну простую вещь: зачем, ради всего святого, тебе нужно, чтобы я стал твоим партнером?

– Ну это совсем нетрудно объяснить, мой мальчик. Ты обладаешь одним чрезвычайно ценным качеством, в котором я заинтересован, – цветом твоей кожи. Подожди немного: я тебе все объясню. Среди невольничьих судов, которые заходят в Понго, все больше и больше американских. Когда имеешь с ними дело, мой цвет кожи становится помехой. Они пытаются обмануть меня, видимо считая, что раз я негр, значит – идиот. Когда я вывожу их на чистую воду, они вне себя от возмущения. Если бы ты стал моим партнером, я бы возложил на тебя все сделки с твоими жуликоватыми соотечественниками. С большим удовольствием сыграю роль твоего секретаря или помощника в их присутствии. Я не тщеславен. Они поверят, что я мелкая сошка, или просто не обратят на меня внимания, – думаю, это будет нам только на руку. Главное – так или иначе делать дело…