Но все было спокойно. Чтобы перевести дух, он сел на деревянный ящик с откидывающейся крышкой. Посмотрел на часы — у него оставалось еще минут десять, примерно минут через десять сотрудники начнут покидать здание. Времени было достаточно. Вася не торопясь достал сигаретку, щелкнул дешевенькой зажигалкой, прикурил, затянулся, с чуть слышным стоном выпустил дым изо рта.

Потом, так и не докурив сигаретку, тщательно погасил ее о железную планку пола и, приподнявшись, вынул из ящика винтовку с глушителем и оптическим прицелом.

Дверца кузова ничем особенным не отличалась от тысяч таких же кузовов «Газелей», которые носились по московским улицам. Разве что одна особенность — в дверце была проделана дыра, причем с таким расчетом, чтобы ее в любой момент можно было закрыть сдвигающимся куском жести. Из ящика Вася вынул грубо сработанную треногу — из водопроводных труб. Несмотря на невзрачную внешность, тренога оказалась очень устойчивой, кроме того, ее можно было быстро сложить и снова бросить в ящик.

Установив треногу, Вася осторожно сдвинул в сторону болтающийся кусок жести, выглянул наружу — все было спокойно. После этого он все с той же обстоятельностью установил винтовку на треногу, одним поворотом ржавой рукоятки зажал ствол в горизонтальном положении, оглянулся по сторонам — не забыл ли чего, но вроде все предусмотрел.

Еще раз взглянул на часы — уже можно было ожидать самых торопливых, тех, кто первыми спешили покинуть это ненавистное здание, а по тому, как освобожденно сотрудники сбегали по ступенькам к своим машинам, можно было предположить, что здание это было для них все-таки ненавистным.

Вася приник к оптическому прицелу, вжал приклад в плечо, принял устойчивую стойку и замер. Только его указательный палец чуть заметно вздрагивал на курке. Но это была не нервная дрожь, вовсе нет, просто палец вздрагивал в такт ударам сердца, а тут уж Вася не мог ничего изменить — сердце работало вне его сознания.

Выстрел получился на удивление удачным.

Когда в дверях появился Шумаков, кто-то сзади, из вестибюля, окликнул его, и он на какое-то время, на несколько секунд, оказался неподвижным, Вася увидел его как бы в профиль, вполоборота...

И нажал курок.

Пуля вошла именно туда, куда он ее и посылал, куда целился, — между ухом и виском. Ударом Шумакова отбросило назад, в вестибюль, и, все еще держась за ручку, он в падении захлопнул за собой дверь.

Вася хорошо представлял себе, что происходит в эти секунды в вестибюле — люди столпились вокруг упавшего Шумакова, они уже увидели рану в его голове, смертельную рану, как был уверен Вася, его куда-то тащат, все галдят, толпятся, но никто, никто не решится выскочить на крыльцо, да что там выскочить — дверь приоткрыть не посмеют!

Мало ли что, а вдруг там, на улице, подготовлен отстрел, вдруг Шумаков — это только начало, а самое-то главное начнется, как только кто-то решится выглянуть.

Вася, не торопясь, но и не медля, задвинул жестянкой дыру в двери, бросил винтовку в ящик, сверху положил сложенную треногу, просунул в петли замок и защелкнул его, после этого вышел наружу и захлопнул двери кузова. Закрывались они одним движением железного штыря — достаточно было его чуть повернуть, сунуть конец в дыру, проделанную в железной планке, и все, двери на запоре.

Сев за руль, Вася включил мотор, выждал несколько секунд, чтобы ни у кого не возникло дурных мыслей, медленно выехал из тупика на дорожку, пересек двор и, свернув в арку, выбрался на проезжую часть. Есть люди-невидимки — это старухи у подъезда, дети в песочнице, почтальон со своей сумкой, дворник с метлой — вроде бы они есть, но в то же время их и нету, в упор их никто не видит, потому что они часть пейзажа, как бы и не люди вовсе.

Точно так же есть машины-невидимки. Та же «Газель» с ободранным кузовом, заляпанным номером, с каким-то хмырем за рулем... Никто, ни одна живая душа в этот вечер не увидела эту машину, не бросила на нее взгляд пристальный и заинтересованный. Проехало что-то непонятное и свернуло не то вправо, не то влево, а может, и прямо проехало, слегка погромыхивая и портя городской воздух в меру лошадиных сил своего мотора.

Вечером на одной из явочных квартир Халандовского за журнальным столиком сидели трое — сам Халандовский, Пафнутьев и журналист Фырнин. Все молчали, поскольку ждали последних известий по телевидению. И они появились точно в назначенное время. Главная новость этого дня — убийство, по всей видимости заказное убийство, ответственного сотрудника Генеральной прокуратуры Шумакова.

Пафнутьев с интересом смотрел те самые картинки, которые совсем недавно видел в вестибюле, — распростертое тело Шумакова, тонкая струйка крови из-под головы, разметавшиеся руки, толпа вокруг и главное — закрытые двери. Никто так и не решился открыть их, выглянуть на улицу, чтобы хоть что-нибудь увидеть, хоть что-нибудь заметить — убегающего убийцу, сорвавшуюся с места машину, брошенное оружие. Более того, сотрудники старались вообще не подходить к двери и встать так, чтобы не оказаться под прицелом.

В кадре появились милиционеры, оттеснили толпу, примчались телевизионные операторы — пошла обычная, хорошо знакомая Пафнутьеву работа.

— Крутовато получилось, — пробормотал Халандовский.

— Почему? — Пафнутьев передернул плечами. — В самый раз. Только так это и могло кончиться. Он знал, на что шел.

— Но в подобное не мог поверить, — заметил Фырнин.

— А в подобное никто не верит. Всегда хочется надеяться, что уж тебя-то минует чаша сия.

— А вообще, Павел Николаевич... Как это следует понимать? Как понимать? — повторил Фырнин.