— У него всегда наблюдались признаки мании величия и стремление выставить себя в виде жертвы.

— Чьей жертвы, профессор?

— Сначала евреев, затем нацистов, которых он без устали поддерживал.

— Вы хотите сказать, что в итоге нацисты отвернулись от него?

— Можно сказать и так.

— Но почему? — прикинулся простаком Бэкон. — Он совершил какую-нибудь ошибку? Скажем, выступил против какого-то политического решения?

— Мне кажется, партийные власти просто терпели его много лет, пока сами не поняли, что ученый он никудышный.

— А они нуждались в конкретных результатах…

— Конечно!

— Поэтому посчитали Штарка бесполезным и просто позабыли о нем…

Гейзенберг согласно кивнул.

— И тогда они обратились за сотрудничеством к вам, так называемым «последователям Эйнштейна».

— Истинная наука одна, профессор Бэкон. Рано или поздно все поняли бы, что правы мы, а не он.

— Неудача постигла его на фронте научном, но не идеологическом.

— Совершенно верно.

— Спасибо вам, что уделили мне время, профессор, — стал прощаться Бэкон. — Надеюсь, я не слишком помешал.

— О, нет, ни в коем случае. Но согласитесь все же, перед наукой сейчас стоят более актуальные и важные проблемы… Как бы то ни было, я по-прежнему к вашим услугам!

Меня будто подтолкнуло что-то, Густав, — продолжал оправдываться Бэкон, в то время как я и дальше играл роль оскорбленного друга. — Поймите, на нашей предыдущей встрече я его арестовывал, даже не поговорил с ним по-человечески, наоборот, всячески дистанцировался!.. Мне было просто необходимо увидеться с ним один на один, вроде как извиниться за тогдашнее поведение…

— Думаю, вам не за что извиняться, лейтенант, — многозначительно произнес я. — Впрочем, что сделано, то сделано, назад не воротишь. Любопытно, о чем же вы беседовали?

— Мне не хотелось, чтобы он раньше времени узнал о наших подозрениях.

— Значит, вы говорили о погоде? Или о том, что нового в физике?

— О Штарке, — невозмутимо ответил Бэкон, не обращая внимания на мои подковырки.

— В таком случае Вернер наверняка затянул свою старую песню: Штарк, Ленард и их сообщники по Deutsche Physik — единственные ученые во всей Германии, кто открыто сотрудничал с Гитлером, и так далее… А все мы, остальные, занимались исключительно своей работой и никогда не вмешивались в политику!

— А вы с этим не согласны, профессор? Можете предложить другую версию?

— Просто истина не всегда очевидна, лейтенант, поэтому легко выдать за нее полуправду или ложь!

— Вы по-прежнему считаете себя другом Гейзенберга?

— Мы не общались со дня моего ареста, если хотите знать. И вообще, наши отношения не такие, как раньше.

— Можно спросить почему?

— Проиллюстрирую примером из математики, — улыбнулся я. — Две перпендикулярные линии пересекаются только один раз, сколько бы их ни продлевать…

— Если они не расположены в сферическом пространстве, — парировал Бэкон.

— Возможно, я задал не вполне адекватные условия для этой теоремы, — признал я, — но вывод из нее вам ясен.

— А он не искал встречи с вами?

— Вернер? Конечно нет! Он так стыдится своего прошлого, что избегает любого напоминания о нем.

— Почему вы не верите ни единому слову Гейзенберга?

— Я верю не словам, а фактам! Судить о человеке надо по его делам. Посмотрите повнимательнее на дела достопочтенного профессора Гейзенберга во время войны и поймете, о чем я…

— Почему вы не хотите быть со мной откровенным, профессор? Мы же договорились доверять друг другу!

Я кашлянул и промолчал, так как не был готов ответить на этот вопрос.

— Вернер рассказал, чем закончилась его схватка со Штарком? — нарушил я недолгое молчание.

— Да, я спросил его, и он признался, что ему помог Гиммлер. Сказал, это тот редкий случай, когда злодей поступает по-доброму, или что-то в таком духе…

Я сделал многозначительную паузу, удержавшись от саркастического комментария, чтобы ему самому стала понятной вся нелепость этого утверждения.

— Скажите же мне правду, профессор, — взмолился Бэкон, позабыв о необходимости вести себя с сознанием своего превосходства в служебном положении. — Вы думаете, Гейзенбергу есть что скрывать?

— Фрэнк, — начал я, тщательно подбирая слова, — у нас у всех есть что скрывать, включая и вас и меня. Тайны, связанные с ошибками прошлого; проступки, стоившие нам жестоких угрызений совести; провинности, которые безуспешно пытаемся стереть из памяти… Что касается Вернера… Если говорить совершенно откровенно, думаю, ему приходится скрывать очень многое!