– О Господи! Да я сама о себе позабочусь, нужна ты мне! Тоже нашлась, в мамки лезет!

И в ухо Алены громко запикали гудки…

Есть еще одна очень замечательная мудрость: «Блюдись, угождая!» – что на современном русском означает: «Не просят – не предлагай!» Уж сколько раз Алена Дмитриева пыталась ей следовать, но ничего не может поделать с собой, хоть ты тресни, – навязывает свои благодеяния человечеству, которому они и даром не нужны.

И телефон Ивана она так и не спросила… Да Галка бы его небось и не дала – из одной чистой вредности.

Пришлось звонить Свете Львовой, поднимать ее с постели (отсыпалась после вчерашнего дежурства) и выяснять номер у нее.

Иван, к счастью, не спал.

– Да я на работе! – усмехнулся он, когда Алена принялась было рассыпаться в извинениях.

– Что, третьи сутки подряд? – ужаснулась она. – Да что же это за начальство у вас такое, что вас беспрестанно работать заставляет?

– Во-первых, не третьи сутки, а вторые с половиной, – хмыкнул Иван. – Во-вторых, никто меня не заставляет. Я ж рассказывал: работаю в разных бригадах: в психиатрической фельдшером, а в реанимации – доктором. Вот как раз сейчас я в реанимации и дежурю. Кстати, помните шофера Костю? Вчера вы его у нас видели. Он тоже со мной сегодня работает. Мы тут сплошь и рядом не на полторы – на две ставки вертимся. А как иначе, жить-то надо!

– Это верно, – согласилась Алена. – Но и отдыхать надо.

– А кто спорит? Как только перерыв между вызовами, мы немедленно падаем и давим койку. За нас не беспокойтесь, мы свое возьмем!

– Ну, не буду мешать вам брать свое, – усмехнулась Алена. – Только ответьте на один вопрос.

– Валяйте!

– Помните, вы мне рассказывали, как познакомились с Алексеем Сергеевичем?

– Конечно, помню. Это и есть ваш вопрос?

– Нет, на самом деле я хотела знать: не помните ли вы фамилию того бедолаги, который в ту ночь покончил с собой?

– Фамилию новогоднего самоубийцы? Нет, не помню – прежде всего потому, что я ее не знал. При нем не было никаких документов, мы отправили его в морг как неопознанный труп, а уж милиция должна была его опознавать и… Что?

– Я ничего не говорю, – удивилась Алена.

– Да нет, это я не вам. Погодите-ка… – попросил Иван, и голос его зазвучал глуше, как будто он обернулся к кому-то стоявшему в стороне: – Что ты говоришь, Костя? Ну да, речь о том парне, которого мы в новогоднюю ночь разбившегося подобрали. Да фамилию надо… Никаких документов, конечно, какая может быть фамилия… Что? Имя? Каким образом ты мог его имя узнать? Да что ты говоришь! А я не заметил… Вы слушаете, Алена?

– Конечно, – взволнованно ответила она.

– Представляете, Костя, водила наш, он ведь со мной и в ту ночь работал, так он запомнил, что у парня была татуировка на пальцах: СЕВА. Наверное, его так звали, да?

– Наверное, – выдохнула Алена. – Наверное, да… Хорошо, Иван, спасибо большое, не буду больше мешать, отдыхайте…

Она бормотала вежливые слова, а сама поднялась наконец со стула, выскочила из кабинета Николая Дмитриевича и, чуть не споткнувшись о жирного котяру, лежавшего поперек пути, бросилась вниз по лестнице – на улицу. Внезапно до обморока захотелось глотнуть свежего осеннего воздуха, напоенного прелестным запахом осенних листьев и чуточку дымком, горьковатым, слоисто-белесым даже на вкус, – где-то неподалеку жгли палую листву.

Чудилось, никогда в жизни она не глотала с таким наслаждением этот осенний воздух… как лекарство от пугающего открытия, которое, кажется…

Лекарство помогло.

Да нет, нет. Снова какое-то нелепое совпадение. Как можно было заподозрить Алексея только потому, что в его телефонном справочнике в особом списке значится имя Сева и то же имя было на пальцах человека, которого, получается, Алексей знал, но почему-то не открыл этого врачам «Скорой»…

Почему?!

Нет ответа.

Совпадение. Не факт, что Сева – тот самый. Не факт, что погибший Сева носил фамилию… О Господи, какой была фамилия того бедолаги, о котором рассказывал Николай Дмитриевич?

Лесков? Ласков? Лысков? Лысаковский, вот как!

И он работал в художественном музее…

Алена вышла из больничных ворот и остановилась около старого, покосившегося деревянного дома – одного из многих, к счастью, еще сохранившихся на тихой, пока еще почти не затронутой новостройками улице. Листву, оказывается, жгли во дворике детского сада напротив. Алена постояла, принюхиваясь к дымку и бездумно шевеля носком туфли ворох листьев. Они так довольно шелестели, словно, лежа тут, только и ждали, когда же хоть кто-нибудь пошуршит ими.

Потом Алена медленно пошла по обочине, загребая листья ногами и снова доставая из сумки телефон…

– Алло, это художественный музей? Вахта?

– Да-да! Вы что хотели?

– Извините, нельзя ли к телефону вашего шофера позвать?

– Какого шофера? У нас их два, но оба во дворе, с машинами. Может, передать, чтоб перезвонили?

– Да, передайте Севе Лысаковскому, чтобы…

– Кому?!

В голосе прозвучало такое изумление, что у Алены упало сердце.

– Севе Лысаковскому. А что?