Анекдот этот Алена знала. А кто его не знает? Но ей сейчас было, честное слово, не до анекдотов. Ну и дельце… Прозекторская какая-то! Сплошные трупы! Лютов, Юровский, Толиков, Лена, жена Юровского… Кошмар, просто кошмар сплошной!

– Вы что, думаете, это Юровский ее?.. – осторожно спросила Алена.

– Не сомневаюсь ни минуты! – фыркнула Лариса. – Она была, конечно, заядлая грибница, вечно, как белка, сидела в окружении связок с сушеными грибами, что-то мариновала, консервировала, из лесу ее было просто не вытащить, у всех гостей просто с души воротило от грибов. А Борька их вообще в рот не брал, у него что-то там с печенью было. То ли правда, то ли вид такой делал: может, планы далеко идущие у него были с самого начала их с Наташкой знакомства… Но он правильно обставился: отбыл в командировку в Москву, а Наталье в тот момент возьми да и попадись в связке сушеных белых одна сушеная поганка… Так Юровский уехал женатым, а вернулся уже свободным человеком. В общем, развязался с ней.

– Вы так уверенно говорите, но ведь, наверное, было какое-то расследование, милиция, видимо, не сомневалась, что произошел несчастный случай, – предположил Нестеров.

– Вы извините, но кто из ваших видит дальше собственного носа? – снисходительно спросила Лариса. – Убийство Сергея приняли за самоубийство, убийство Наташки – за несчастный случай… Тоже небось алиби у Борьки было. Уж наверное, какая-нибудь новая его пассия помогла это алиби состряпать, как раньше – Наташка, царство ей небесное.

– А вы кого-нибудь из пассий знаете? – с невинным видом спросила Алена.

Зря старалась, Лариса покачала головой:

– Никого и ничего я не знаю. До меня вообще только слухи теперь доходят. Сергей, Юрка, Толян, их жизнь, смерть, кого они любили, кто их ненавидел – это меня уже мало волнует. Я в их делах всегда была чужая, Сергей со мной и не говорил о них никогда. О том, что там были замешаны какие-то серьезные деньги, я случайно от Вадима узнала. Да что мне в тех деньгах? Если бы они сейчас нашлись, мне бы все равно ничего не перепало. Мое дело сторона, мы с Сергеем не были официально зарегистрированы. Ей-богу, у Марины – и то было бы больше прав, чем у меня! А в основном у детей, у Ирки с Вадиком. Ну, разве что сынуля мой бросил бы что-нибудь матери, как жалкую подачку…

Голос Ларисы задрожал от ненависти, она резко вскочила и снова зажгла газ под латунным тазом.

– Ладно, – примирительно проговорил Нестеров, – оставим это. Вопрос вот какой: насколько мне известно, Сергей Лютов оставил предсмертную записку, в которой объяснял причины своего самоубийства. Она у вас не сохранилась случайно?

Лариса уставилась подозрительно:

– Какая еще записка? С чего вы взяли, что Сергей ее оставил?

– С того, что упоминание о ней есть в материалах дела, – не моргнув глазом, соврал Нестеров.

– И о чем там речь?

– Как – о чем? Разве вы ее не читали?

– Да уж, наверное, нет, раз спрашиваю. Я о ней вообще впервые слышу! А она что, мне адресована? Тогда странно, что Вадька ее не передал. Нет, правда, Сергей оставил мне записку?

Голос женщины снова задрожал, и Алена только вздохнула про себя.

Вот именно – про себя вздохнула…

– Что-то я не пойму, а разве не вам отдали все вещи покойного Лютова после того, как дело было закрыто? – удивился Нестеров.

– Конечно, не мне, – сердито поглядела Лариса. – Я ж говорю, мы и не жили уже вместе, в милицию за вещами ездил Вадим, и он потом все отвез… на квартиру Сергея. Ладно, что мне его вещи, но записка… Я и не знала, что там была записка для меня!

Алена снова вздохнула. О любовь, любовь… вот уж змея подколодная, жалишь ты внезапно, жалишь без промаха, и жало твое не теряет остроты, и яд твой смертоносен всегда, всегда, всегда, он не имеет срока давности…

– Собственно говоря, – уклончиво пробурчал Нестеров, и по лицу его было видно, как он жалеет, что завел этот разговор, – письмо было без адреса.

Лицо Ларисы побледнело.

«Ой, не надо!» – чуть не взмолилась Алена. Однако Нестеров не внял:

– Да, без адреса, но там Сергей прощался с какой-то ласточкой-черноголовкой. Вы… вы имеете представление, о ком могла идти речь?

Лариса чиркнула спичкой и поднесла ее к уже включенной горелке. И стояла так, не замечая, что спичка сейчас догорит до снования. Потом, вскрикнув, отдернула руку.

– Значит, с Нинкой он попрощался, а со мной – нет… – пробормотала чуть слышно. – Ну да, конечно, так и должно было быть… Но только зря она тужится, Нинка, все равно она ему никто, так же как и я. И даже если бы деньги нашлись, она бы ничего не получила. Ничего! Тоже осталась бы с пустыми руками. Мне бы Вадик, может, и дал что-нибудь, Ирка – Марине на пропитие бросила бы кусок, а Нинке… ей бы ничего не перепало, это точно. Пусть Вадик вокруг нее крутился, как вокруг королевы какой-нибудь, но когда бы дошло дело до денег, он бы ей ни копейки не дал. Так ей и передайте!

– Кому? – тихо спросил Нестеров. – Кому мы должны это передать?

– Да Нинке Елисеевой! Этой ласточке-черноголовке… Сережка так ее называл. Я знала, всегда знала, что у них любовь, с тех пор, как Сережка ездил в Ригу и они там познакомились, в Юрмале…

«В Юрмале! Они познакомились в Юрмале!» – Алена стиснула руки у горла.

– Потом, когда он уже к ней ушел, я ходила на нее посмотреть… – бубнила Лариса. – Она даже не очень молодая, некрасивая совсем. Что он в ней нашел? У меня тоже черные волосы! А он ушел к ней. И Вадьку она сманила, как собачонку! И даже последнее письмо Сергей ей написал, а не мне!