Он лгал. Он не хотел или не мог сказать правду. Мне показалось, что в кабинете стало невыносимо душно. Я встал и подошел к окну, высунул голову наружу, глянул на крепость, тающую в сумерках, черное пятно моря с огоньками траулеров. Что произошло? Почему я вдруг перестал понимать происходящее? Почему меня обступили неприступные стены и я весь день бодаю их, пытаясь пробиться на волю, и у меня ничего не получается?

Я подошел к официанту, взял его за плечи, слегка встряхнул, словно это могло помочь парню избавиться от лжи.

– Саша, – тихо сказал я. – Ты должен мне помочь. Это очень важно для меня. Я повторяю – очень важно. Постарайся вспомнить, кто стоял рядом с аквалангами вчера вечером, когда ты принес ужин в пятый номер.

Парень молчал.

– Вспомнил?

– Я не знаю! – жестко, с вызовом ответил он.

– Ты ведь говоришь неправду, так?

– Я не понимаю, что вы от меня хотите!

– Ну ладно, – ответил я, отпуская его плечи. – За тебя просил мой давний приятель, с которым мы вместе служили. Я не хотел брать тебя на работу, но он меня уговорил. Теперь я окончательно понял, что сделал это зря.

– Можете уволить, – проворчал Сашка и насупился. – Я не помню, кто там стоял. Оставьте меня в покое!

Я повернулся к нему спиной, чтобы не видеть этих лживых поросячьих глаз, и процедил:

– Иди!

Зубчатая корона торцевой башни, вросшей в узкий и тонкий жилой корпус; горящие густым, плотным разноцветьем витражные окна; блестящая чешуя красной черепицы; высокий, гладкий, без единой трещины дувал, ограждающий мое хозяйство, – вся эта дорогостоящая конструкция, напоминающая бутафорскую копию генуэзской крепости, впервые показалась мне зловещей. Я пятился спиной к ступеням, ведущим на грохочущую музыкой набережную, глядя на дом-гостиницу, построенную с Анной на деньги, заработанные криминальными расследованиями, и думал о том, что никакие священники не изгонят из этих стен черный дух преступлений.

– Добрый вечер, господин директор!

Я поднял глаза и увидел в мансардном окне блестящую лысину профессора Курахова.

– Добрый вечер, – ответил я.

– Прекрасно на улице, не правда ли?

– Вы правы.

– Далеко собрались на ночь глядя?

Профессору хотелось либо потрепаться, либо потрепать мне нервы. Я предпочел молча удалиться в темноту. Меня потянуло к крепостным стенам. По тропе, которая представляла собой отшлифованную на камнях дорожку, я прошел вдоль главного бастиона, спустился ниже, на покатый луг, щедро нашпигованный белыми камнями и местами поросший горным боярышником. В этом месте иногда разбивали свой лагерь туристы, и тогда по вечерам склон освещали всполохи костров, слышались песни и на море сползал головокружительный запах каши с тушенкой.

Сейчас здесь было безлюдно и темно, и я продвигался между раскиданных, словно кости на древнем могильнике, камней почти на ощупь. Огни набережной слепили глаза, а музыка забивала шум прибоя, и не было ничего странного в том, что я едва не прошелся по человеку, который сидел на пирамидальном камне, нависающем над склоном, как нос корабля над морем.

– Эй-ей! Поосторожнее! – услышал я знакомый голос.

– Это вы, отец Агап? Какого черта вы сидите в темноте?

– Думаю.

Священник привстал, где-то под его ногами звякнула бутылка. В свете набережной блеснули глаза моего первого постояльца.

– Я ничего не отдавил вам?

– Нет, Кирилл, обошлось. Вы всего лишь наступили мне на руку… А вы что делаете здесь в такое позднее время?

Я не ответил и присел рядом с ним на камень, еще хранящий тепло солнца. Некоторое время мы оба молча смотрели в огромный черный мир, состоящий из слившегося неба и моря, и казалось, что огоньки траулеров медленно переползают на небо, превращаясь в звезды.

– Мне показалось, что вы сегодня чем-то удручены, – сказал отец Агап.

– Вам не показалось, – с удивительной легкостью честно ответил я. – Тяжело на душе.

– И что тяготит вашу душу?

– Наверное, ощущение греха.

– Что ж вы молчали! – воскликнул священник. – Вам обязательно надо исповедаться!

– И что от этого изменится?

– Вы облегчите свою душу!

– Вы искренне думаете, что душу так легко облегчить? Лишь одной исповедью?.. Кстати, а что вы пьете?

Отец Агап смутился, кашлянул, покряхтел, шаря у себя под ногами, и, явно стыдясь, ответил:

– Портвейн. Массандровский портвейн. На редкость хороший, между прочим. Не желаете выпить?

– С удовольствием. Это иной раз очень даже полезно.

– Вот только стаканчика у меня нет.

– А я из горла.

Я приложился к бутылке. Отец Агап оживился:

– Скажите откровенно, Кирилл, я вам не слишком надоел? Я не стесняю вас своим присутствием?

– Живите сколько хотите, – ответил я. – Мне вы не мешаете. Пусть всякой нечисти в моей гостинице будет неуютно.

Священник с облегчением рассмеялся.

– О да! Это я вам обещаю! Тем более что у меня появилась помощница.