В пятьдесят четыре года Бруно был в расцвете сил, но уже предчувствовал скорую старость и понимал, что судьба сделала ему прощальный подарок, одарив любовью этой красивой и молодой, образованной и бесстрашной женщины. Тайком он пробовал писать те стихи, которых требовала от него Мария Мануэла, но ничего не получалось: гражданственность и пафос звучали натянуто и фальшиво. Единственным его произведением, в котором чувствовалась искренняя ненависть и ярость, отчаяние и надежда, тяжесть сжатого кулака и боль кровоточащего сердца, была «Песнь любви покоренному городу» – поэма, написанная как реквием оккупированно­му Парижу, звучавшая как призыв ко всем народам мира на борьбу с фашизмом, как освобождение всех покорённых городов, поэма Марии Мануэлы и Бруно. Мария Мануэла первая перепечатала её на машинке. Подпольщица под траурной вуалью, дама в чёрном сохранила «Песнь любви», и в миг величайшего уныния она в тысячах копий разошлась по Бразилии и Португалии, по Анголе, Мозамбику, Гвинее-Бисау, где уже разгорались первые костры партизанской войны.

Старейшина Бразильской Академии Франселино Алмейда был весьма наблюдателен и потому немедленно заметил происшедшую с генералом Валдомиро Морейрой перемену. Сидя на диване рядышком с министром юстиции и председателем Верховного федерального суда Пайвой, он посматривал на стол, за которым академики перед началом еженедельного заседания (первого после смерти полковника Перейры) пили чай, кофе или фруктовый сок, ели пирожные и пирожки. Дипломат вполголоса делился с министром своими наблюдениями.

– Обрати внимание, он стал совсем другим. Что-то в нём изменилось. Он по-другому здоровается, по-другому прощается, по-другому говорит с нами. Раньше был эта­кий пришибленный почитатель – приятно вспомнить… А теперь вон как распрямился, даже напыжился. Прямо скажем, полковник подгадал умереть к сроку, заявления больше не принимают: генерал остался единственным претендентом. Путь ему расчищен, дорожка укатана.

– А если бы Перейра не умер, за кого бы ты стал голосовать?

– Ей-богу, не знаю. С полковником шутки были плохи… А у генерала тоже заручка… Может быть, я и совершил бы оплошность…

Маленький, худенький министр, прищурившись как бы от яркого света, спросил:

– Признавайся, Франселино, может быть, дело тут не в заручке, а просто в ручке?..

– Ты угадал. Божественные ручки! – многозначительно щёлкнул языком дипломат.

– Может быть, мы с тобой имеем в виду одни и те же ручки?

– Как? И ты туда же? Ты, на которого покойник возлагал такие надежды? И ты дрогнул перед секре­таршей?

– Какой ещё секретаршей?

– У генерала Морейры есть секретарша – очень скромная, робкая, застенчивая. Я уверен, что она де­вица…

– Про секретаршу я ничего не знаю. Неужели, чтобы завоевать твой голос, генерал пустил в ход чары своей секретарши? Меня поражает его успех у женщин. Что в нём такого уж особенного?

– Ну а тебя кто пленил?

– Кому ж меня пленить, как не этому милому демону по имени Мария-Жоан.

– Актриса?

– Да. Она очень быстро покончила с моими сомнениями: я тут же сообразил, за кого мне голосовать. Ты меня понимаешь?

Оба старичка добродушно и весело рассмеялись. Министр добавил:

– Да, заручки у генерала Морейры – дай бог!

– Смерть полковника решила все проблемы. Но ты взгляни только – каков Морейра! Теперь он совсем не похож на того бедного просителя, который наносил мне визит. Впрочем, если судить по корзине с портвейнами и бисквитами, он далеко не беден.

– Нет, нет, он живет на одну пенсию. Кроме дома, купленного ценой жесточайшей экономии, у него ничего нет. Думаю, что на твою корзину он истратил многомесячные сбережения.

– Откуда это ты всё про него знаешь?

– От Марии-Жоан, разумеется. Эта бесовка прожужжала мне все уши о достоинствах и добродетелях бедного, но честного генерала.

– Что-то плохо верится. Наши вояки, как правило, – люди бережливые, довольствуются законной супругой, много не тратят, копят да откладывают на чёрный день. Корзина, которую он мне прислал, стоит немалых денег.

– Он, кстати, уже бывал на наших чаепитиях? На лекциях в актовом зале я его видел постоянно, а здесь он мне что-то не попадался.

– Как-то раз Родриго его приводил. Он был сам не свой от смущения: едва притронулся к кофе. А сегодня явился по собственной инициативе – видишь, какой у него отменный аппетит?

О чём-то громогласно рассуждая, за столом сидел генерал Валдомиро Морейра, пил чашку за чашкой кофе с молоком, наносил изрядный ущерб пирожкам. Несведущий человек никогда бы не подумал, что это не член Бразильской Академии, а всего лишь претендент… Бон­виван Пайва вновь заговорил на приятную тему – о женщинах:

– Между нами, этот Родриго – большой молодец. Дочка генерала Морейры просто восхитительна. Куколка…

– Ты секретаршу его не видал! Мулатка!.. Нечто божественное.

– Мулатка? – Томные глаза министра широко раскрылись. – Тебе повезло.