Если Гитлер был убежден, что не сможет достичь цели прямым путем, то он не только шел на компромиссы, но и открыто действовал вопреки собственному учению, невзирая на то, что тем самым разоблачал себя и свое мировоззрение. [326] Мнение презираемых им широких масс интересовало его в подобных случаях настолько мало, что сосредоточение диктаторских полномочий в его руках уже тогда представляло собой громадную опасность. Как метко подметила газета «Тайме» от 25 марта 1939 г., «его комментарии о массах настолько же циничны, как и наши рекламные тексты». От народа, с историей которого он себя публично идентифицировал, он требовал веры в то, что лишь он один знает и в соответствии со своим предназначением добивается того, что является наилучшим для народа и государства. Вплоть до последних дней своей жизни ему удавалось убедить своих сторонников, что он действует «правильно», даже если многое казалось им непонятным или неверным. Не оставлявшая его очень долго и ставшая буквально притчей личная удача также использовалась им как доказательство того, что он избранник провидения. Немало способствовала этому и его внешняя уверенность, которую он сам после на удивление удачно сложившегося для него внешнеполитического решения в марте 1936 г. назвал «уверенностью лунатика». [327] Он целенаправленно и умело использовал свои выступления и интервью как средства проведения внешней политики и как официальные политические вехи. Произнесенные вслух слова, которым он как политик всю жизнь отдавал преимущество по сравнению с написанными, становились в его устах «руководящими указаниями и крупными дипломатическими акциями. Они служили прежде всего диалектическим средством выражения своей позиции как внутри страны, так и за рубежом». Гитлера мало смущало, что эти высказывания не всегда совпадали с положениями, изложенными им в «Майн кампф». Он никогда не соглашался изменять в письменном виде свои основополагающие мировоззренческие принципы, когда они начинали терять актуальность. Так, например, в феврале 1936 г. на вопрос французского писателя Бертрана де Жувенеля, почему он не хочет привести в соответствие с нынешним положением места из «Майн кампф», имеющие явно враждебную по отношению к Франции направленность, он ответил: «Вы хотите, чтобы я скорректировал свою книгу подобно писателю, выпускающему новое переработанное издание своих трудов? Но я ведь не писатель. Я политик. Все исправления я делаю в своей внешней политике, направленной на достижение взаимопонимания с Францией… Я вношу корректуры в великую книгу истории». Разумеется, умный политик умолчал бы обо всем том, что он написал в «Майн кампф» возрасте тридцати пяти лет, не имея дипломатического опыта. Однако, став государственным деятелем, он уже далеко не всегда выражал готовность открыто говорить о своих планах и целях. Когда удача его уже покинула, он, оценивая все, что он говорил и писал на протяжении многих лет, выразил мнение, что каждый политик должен учиться «говорить, ничего не говоря».

Совершенно очевидно, что ему многое приходилось скрывать после 1933 г. После прихода к власти Гитлер не мог сразу же отказаться от принципов внешней политики, связанной с веймарской конституцией, международными обязательствами ивнутриполитической практикой. Ему неизбежно приходилось в течение определенного времени идти на тактические уступки, если он хотел реализовать свою единоличную волю и свои расово-идеологические принципы во внутренней и внешней политике, что могло создать впечатление о его недостаточной целеустремленности. В Веймарской республике последнее слово в сфере внешнеполитических решений принадлежало президенту, с которым Гитлеру приходилось считаться до 1934 г., рейхсканцлеру и министру иностранных дел, которым, в свою очередь, приходилось в значительной степени считаться с рейхстагом, его комитетом по внешней политике, с политическими партиями и общественным мнением. Гитлер, который даже после смерти Гинденбурга вынужден был с уважением относиться к влиянию определенных групп в правящих кругах и к мнению различных слоев населения, не мог попросту игнорировать все это. Его политика была в определенной степени непоследовательной и не в полной мере соответствовала программным обещаниям, которые делались до 1933 г. Поэтому многим старым членам партии она представлялась как предательство национал-социалистской идеи. Но не только им трудно было поверить, что Гитлер никогда в принципе не отходил от своих целей. «Задачи в целом были определены», — пишет Якобсен в 1968 г., касаясь внешней политики, и делает неправильный вывод: каждый функционер НСДАП (или каждая группа) старались по своему усмотрению придать «намерениям фюрера» конкретное наполнение. Хотя они и не знали, как, когда и при каких условиях должны быть достигнуты намеченные ранее цели, но каждый вносил свой вклад в конкретной сфере деятельности. Им мешали столкновения компетенций, временные компромиссы, тактические изменения текущего политического курса, и все же они проявляли неустанную активность. Не зная, чем занимаются соседи, какую цель фюрер в действительности преследовал в данный момент, они стремились только к тому, чтобы предугадать его намерения и добиться доверия и расположения диктатора, которые, в свою очередь, были необходимы для того, чтобы усилить собственную базу власти. Из-за этого зачастую царило прожектерство и возводились карточные домики… Но все это мало трогало Гитлера. Главным для него был успех и полный контроль над всеми… Ему было бы, наверное, легче произнести веское слово и положить конец хаосу, принять однозначное решение и ясно разграничить компетенцию. Но он этого предусмотрительно не делал».

Английский историк Хью Редволд Тревор-Ропер одним из первых понял, что у Гитлера были ясные цели и что он последовательно претворял в жизнь свое мировоззрение. Так, например, в 1960 г. он пояснял: «Часто возникали сомнения в последовательности и целенаправленности его действий. При жизни Гитлера вряд ли кто-либо из немецких и иностранных наблюдателей мог поверить в это: может быть, потому, что они, подобно некоторым государственным деятелям Запада, предпочитали страусиную политику перед лицом такого пугающего развития новой власти, или потому, что они, как некоторые немецкие политики, надеялись использовать эту зарождающуюся власть в своих собственных ограниченных целях. Даже после 1945 г. возникали сомнения в последовательности действий Гитлера, в том числе и со стороны некоторых историков, на которых его вульгарная и античеловечная натура производила такое отталкивающее действие, что они просто не могли признать за ним такие позитивные качества, как острота ума и последовательность в действиях… Исторические события опровергли точку зрения государственных деятелей. И я могу утверждать, что историки, в том числе и мои глубокоуважаемые соотечественники Льюис Неймиер, Аллан Буллок и А. Дж. П. Тейлор, совершают ошибку и на основании низких моральных качеств делают вывод о низком интеллекте».

Жизнь Гитлера как политика полна всевозможных противоречий и загадок. Уже первый шаг его политической карьеры, который он, по собственному признанию, совершил против своей воли, не слишком типичен для политика. Гитлер, писавший в «Майн кампф», что во время пребывания на фронтах первой мировой войны не собирался проявлять политической активности, начал свою «чисто политическую деятельность» [328] лишь тогда, когда это было ему недвусмысленно приказано армейским начальством. Тот факт, что его знания и умения сразу же бросались в глаза и вызывали у его руководителей не только доверие, но и подчеркнутое уважение, несмотря на занимаемое ими высокое положение, свидетельствует о том, что он уже был в достаточной степени подготовлен для выполнения таких поручений, хотя и подчеркивал постоянно, что в душе он хочет оставаться всего лишь художником и архитектором. Его прием в сентябре 1919 г. в Германскую рабочую партию (ДАЛ), насчитывавшую лишь 54 члена, можно посчитать «случайностью». Создается впечатление, что до этого момента он предоставлял право принятия важных решений инстанциям, чей авторитет использовал в собственных интересах как беспринципный оппортунист. Однако это впечатление обманчиво. Тот факт, что Гитлер не сам примкнул к партии, а получил без собственного согласия членский билет за номером 555 и лишь затем согласился с этим решением, хотя и находил эту партию смешной, [329] лишь внешне подтверждает этот тезис. Гитлер всегда вступал в дело по «заданию» начальства или следуя указующему персту «провидения» только в том случае, если это совпадало с его представлениями и целями. Лишь тот, кто не знаком с его биографией, может утверждать, что он стал совершенно другим в политическом плане человеком с момента приема в ДАП. Едва выйдя из безвестности в серой солдатской шинели, Гитлер тут же пытается добиться в сфере политики того, что он уже давно считает правильным и возможным, хотя окружающим его мероприятия и цели кажутся несовременными и недостижимыми. С той минуты как он по приказу военного начальства вышел на политическую арену, его уже ничто не могло остановить. Он прекрасно овладел искусством политика, плел изощренные интриги как опытный партийный деятель, без тени сомнения использовал слабости окружающих и сталкивал лбами вышестоящих партийных функционеров, что сделало бы честь самому Макиавелли.

Свой политический талант Гитлер продемонстрировал в первые же недели пребывания в партии, которую он вывел из безвестности и вскоре превратил в заметный внутриполитический фактор власти. Когда в июле 1921 г. он почувствовал, что достаточно силен, он поставил партийное руководство перед выбором: либо признать его как единоличного руководителя партии, либо обходиться без его помощи, чего партия уже не могла себе позволить, видя его положительный вклад. В период с 1921 по 1923 г. он с помощью нескольких людей из своего окружения вырос до положения вождя и основал «легенду о фюрере».

Во время заточения в Ландсберге у Гитлера было достаточно времени, чтобы подготовиться к политике, которая была новой как по внешнему выражению, так и по сути. Чтобы вновь начать там, где ему пришлось, повинуясь силе, остановиться в ноябре 1923 г., он после своего досрочного освобождения поклялся, что отказывается от планов насильственного захвата власти, и пообещал, что придет к власти «легальным» путем. Он без колебаний пользовался свободами, гарантированными конституцией, и систематически подрывал ее, используя букву закона в противовес его духу. Вопреки своим прежним взглядам на национал-социалистское движение, он направил своих представителей в земельные парламенты и в рейхстаг, которые всегда презрительно называл «говорильнями». Немногие понимали, что этим самым он приближает свою цель по захвату власти, хотя и сам он, и Геббельс открыто заявляли об этом. Так, например, Геббельс писал 30 апреля 1928 г. в издаваемой им газете «Ангрифф»: «Мы вступаем в рейхстаг, чтобы добыть в этом арсенале демократии оружие против нее самой. Мы становимся депутатами рейхстага, чтобы подавить веймарский дух при его же собственной поддержке. Если демократия настолько глупа, чтобы за эту медвежью службу снабжать нас бесплатным проездом и питанием, то это ее дело… Нам подходит любое законное средство, чтобы внести революционный дух в сегодняшнюю ситуацию. Если нам удастся на этих выборах провести в различные парламенты шестьдесят — семьдесят агитаторов нашей партии, то государство само создаст и оплатит наш боевой аппарат на будущее… Не следует думать, что парламентаризм примирит нас… Мы приходим как враги, как волк, ворвавшийся в овечье стадо. Теперь вы уже не находитесь среди своих!»

От неприятного факта, что Гитлер с апреля 1925 по февраль 1932 г. был лицом без гражданства [330] и, следовательно, находился в безнадежной позиции как политик с амбициями государственного руководителя, [331] он сумел избавиться с помощью влиятельных товарищей по партии, начав подготовку к президентским выборам, которые дали бы ему возможность «легальным» путем стать главой германского государства. Попытки выслать этого назойливого «иностранца» из страны за угрозу общественному порядку или наказать его другим образом [332] сорвались. В это жевремя земля Брауншвейг 25 февраля 1932 г., не долго думая, [333] назначила его правительственным советником и, таким образом, автоматически предоставила ему немецкое гражданство. [334]

В то время как политики обычно ориентируются на реальность, мышление Гитлера было направлено главным образом на то, чтобы втиснуть действительность в прокрустово ложе своего мировоззрения. Он буквально довел до абсурда ненавистную для себя марксистскую теорию, в соответствии с которой экономический базис является определяющим по отношению к идеологической надстройке, и некоторое время небезуспешно пытался строить мир в соответствии со своими представлениями, многие из которых были явно далеки от реальности. Поскольку это было возможным только с помощью четко функционирующих и антидемократично настроенных кадров, он ссамого начала политической деятельности систематически создавал аппарат, который дал бы ему возможность достичь своих политических целей. Он руководил партией, а позднее и государством по принципу школьного класса в прусской школе кайзеровских времен, где каждый, как солдат, подчинялся приказам вышестоящего. В НСДАП, организованной по военному образцу, с июля 1921 г. не допускалось никаких обсуждений и возражений. [335] Партийные комиссии, с тех пор как Гитлер в 1921 г. осуществил свой изощренный и целенаправленный план, позволивший прийти к полновластному господству над партией, играли лишь декоративную роль. С тех пор уже не было больше объединений и коалиций с партнерами, претендовавшими на равноправие. Гитлер отвергал, к примеру, объединение своей партии не только со множеством мелких групп, образовавшихся после 1918 г., но и с крупными объединениями и другими политическими партиями. Так, например, уже в марте 1921 г., еще не будучи лидером НСДАП, он вопреки желанию председателя партии Антона Дрекслера выступил против объединения с образовавшейся в апреле 1920 г. в Ганновере Немецкой социалистической партией, которая, как и НСДАП, имела ярко выраженную антисемитскую, но относительно демократическую направленность. В отличие от НСДАП эта партия приняла в мае 1920 г. участие в выборах в рейхстаг и располагала сетью организаций на местах, в том числе в Лейпциге, Берлине, Билефельде, Дуйсбурге, Киле, Ванне-Айкеле, Мюнхене, Нюрнберге и Дюссельдорфе, а также сотрудничала с национал-социалистами в области расселения судетских немцев и в Австрии. [336] Гитлер в зародыше подавлял все попытки ассимилировать НСДАП с другими движениями или сотрудничать с ними в качестве равноправного партнера. С самого начала своей политической деятельности он был последовательным противником всех партий, имевших демократическую, консервативную, социалистическую и коммунистическую ориентацию, а также всех правых и праворадикальных конкурентов НСДАП независимо от того, признавали ли они в принципе его мировоззрение и цели возглавляемого им политического движения или нет. Как из тактических, так и из принципиальных соображений он отвергал растворение НСДАП в среде праворадикальных группировок, выступавших не только в роли партий, но и боевых союзов, тайных кружков и лож. Он лучше, чем кто-либо другой, понимал, что НСДАП никогда не сможет стать «массовым движением», если не будут приняты его цели и меры. С тех пор как Гитлер встал у руля партии, в нее не разрешалось принимать людей, ставивших при вступлении какие-либо условия. Он запретил прием в партию коллективных членов и при первой же возможности расторг налаженное своими предшественниками сотрудничество с другими националистическими группами.