–  Говорят, что в двенадцать часов ночи на Богоявление вода в любом сосуде, хоть в чайном блюдце, качнется, - сказала Валентина.
– Ангел крылом задевает.

–  И вся вода святая!
– воскликнула Татьяна. Отец Дионисий возразил:

–  Святая, конечно. Такой уж день - "днесь вод освящается естество". Но не Великая агиасма, потому что только над водой при великом водоосвящении читаются специальные молитвы, только она пропитывается божественной энергией и становится "макрон агиасма". Остальная святая вода - "микрон агиасма". Великая святыня и малая святыня.

Тут подала голос молчавшая до сих пор Антонина Павловна:

–  Вот что, философы, скоро двенадцать часов. Качнется вода или нет, я не знаю, но я каждый год обливаюсь водой на Крещенье. Может, кто желает из вас - воды у меня хватит.

–  На улице?
– передернула плечами Татьяна.
– Нет, я к такому не готова.

–  Мне нельзя, - сказала Валентина.

–  Я - пас!
– поддержал женщин Алексей.
– Дома, в ванной, еще куда ни шло, а тут - нет, увольте.

Отец Дионисий понял, что ему как священнику нельзя терять лицо и придется - хочешь не хочешь - поддержать отчаянную старушку.

–  А Вам не опасно, - осторожно начал он, - это… в Вашем возрасте?

–  Чай, не впервой!
– твердо сказала староста.
– На миру и смерть красна.

Отец Дионисий вздохнул.

–  Я тоже буду, - произнес он обреченно.

Да ты что, Денис!
– схватила его за руку Валентина.
– Простудишься!

–  Молодец, батюшка!
– похвалила старуха.
– Ничего с ним, милая, не случится, - сказала она Валентине.
– Крепче будет с Божией помощью.

Во дворе у засыпанной снегом скамейки Антонина Павловна поставила четыре ведра воды.

–  Два тебе, - сказала она отцу Дионисию, - а два мне. Ну, кто первый?

–  Я, - сказал отец Дионисий, вознамерившийся держать марку до конца.

–  Давай, батюшка. Раздевайся в сенях, вот простыня, ей укроешься опосля. С Богом!

Все остались в доме. Отец Дионисий разделся донага, и укрывшись простыней, вышел на улицу. Морозом обожгло все тело и захотелось вернуться в теплый дом, но он победил в себе слабость и вприпрыжку побежал к скамейке, где стояли ведра. Скинув простыню, он посмотрел на звезды и остро почувствовал вдруг, как не чувствовал еще никогда, какой маленький и жалкий человек под огромным ночным небом - соринка в великом космосе.

Голые ступни ломило - не до раздумий. Отец Дионисий схватил ведро, произнес громко: "Во имя Отца и Сына и Святого Духа!" и вылил на себя воду. Дыхание перехватило, но он, не останавливаясь, опрокинул на голову второе ведро и, схватив простыню, бросился в дом. Уже на пороге ему стало тепло, все тело будто кололи тонкими иголками, но не больно, а приятно.

Дома его встретили восторженными криками, а Валентина протянула махровое полотенце, позаимствованное у хозяйки.

–  Ну как, батюшка?
– спросила Антонина Павловна, - как водичка? Святая?

–  О-о!
– только и выговорил отец Дионисий.

–  Так и я пойду, пожалуй, - сказала она и вышла в сени.

–  И не боится!
– воскликнула Татьяна.
– В восемьдесят-то лет!

–  Вера чудеса творит!
– отозвался из полотенца радостный отец Дионисий.

Дверь распахнулась, и в дом вместе с облаком белого пара влетела босоногая хозяйка в прилипшей к телу простыне.

–  Господи, помилуй!
– воскликнула она, пробегая в соседнюю комнату.
– Вот это хорошо, так хорошо!

–  Берите пример!
– сказал, обращаясь сразу ко всем отец Дионисий, и пошел одеваться.

Время пробежало незаметно, и пора было уже собираться в церковь. С улицы послышался колокольный звон. Антонина Павловна поднялась из-за стола.

–  Евдокимыч на службу приглашает.

–  Он у вас и звонарь?
– улыбнулся отец Дионисий.

–  Я ж говорю, на все руки. Ишь, вызваниват. Да-а… Первый звон - пропадай мой сон, второй звон - земной поклон, а третий звон - из дому вон! Пошли, что ли, молодежь?

Веселые, счастливые, нагруженные деревенскими подарками утром после службы и чаепития, они возвращались к машине. Бедная "шестерка", конечно, замерзла и долго отказывалась заводиться, и все, радостно хохоча, толкали ее по дороге, пока, наконец, мотор не фыркнул раз-другой и заработал. Потом, обогревшись в салоне, они до самого города вспоминали разные детали своего праздничного путешествия. А на лестничной площадке, пока искал в кармане ключ, отец Дионисий спросил матушку:

–  Ну что, не жалеешь, что поехала со мной в медвежий угол?