– Сеньор Эмилиано скончался.

– Что?

Доктор Амарилио поспешил в комнату. Тереза зажгла стоявшую рядом с креслом, в котором любил сидеть Эмилиано, большую лампу. Под её абажуром Эми­лиано не раз читал свернувшейся у его ног Терезе разные книги. Врач дотронулся до тела усопшего – бедная Тереза! Тереза была отсутствующей, перед её мысленным взором чередой проходили годы, минута за минутой.

Приехав в Кажазейрас-до-Норте и узнав, что Тереза находится в пансионе Габи, доктор Эмилиано Гедес пришел в крайнее раздражение и решил ничего не менять в избранной ею самой судьбе – сострадания она у него не вызывала. Надо же, он, доктор Эмилиано Ге­дес, обратился к способному и ловкому адвокату, вынудив его поехать за ней в другой город и вызволить её из тюрьмы, чтобы спрятать в надежном месте, а эта идиотка, вместо того чтобы дожидаться его, поспешила сбежать в дом терпимости. Ну так пусть там и останется!

В основном-то, доктор был раздражен не столько поступком Терезы, сколько тем, что обманулся, посчитав её достойной его внимания и покровительства. Ведь, когда он увидел её на ферме Жустиниано, ему показалось, что блеск черных глаз девчонки был не только выразительным, но и особенным. Позже рассказ о событиях в доме Жустиниано, путано и пристрастно звучавший в устах Беатрис и Эустакио, подтверждал его первоначальное впечатление. Но, как видно, он ошибся и права была кузина Беатрис, трогательная в своем материнском горе: девчонка оказалась обыкновенной потаскухой. И блеск её глаз был случайным солнечным зайчиком. Ничего не поделаешь!

Имея способность видеть людей насквозь при первом знакомстве, доктор руководствовался ею при подборе людей, которыми он занимался, будучи землевладельцем, предпринимателем и банкиром, и ощущал от того удовлетворение, но если случалось ошибиться, то старался скрыть свое разочарование, что получалось у него с трудом, и в данном случае выместить свою досаду на ком-то ему было просто необходимо. Доктор Эмилиано направился в префектуру, где на втором этаже располагался суд. Но там нашел только секретаря, который, увидев пришедшего, разве что не попросил благословения.

– Какая честь, доктор! Судья еще не пришел, но я сейчас же сбегаю за ним, почтеннейший живет в пансионе Агриппины, здесь близенько. Как его зовут? Док­тор Пио Алвес, он был судейским чиновником в течение многих лет, в конце концов был назначен судьей в Барракан.

Поджидая судью, доктор разглядывал из окна невзрачную панораму городка, и раздражение его нара­стало: он не любил, когда его не слушались и когда он обманывался в людях. Разочарования одно за другим накапливаются в жизни.

Важно, с озабоченным видом и подергивающейся губой в помещение вошел судья доктор Пио Алвес, как всегда, готовый к обидам. Постоянная жертва несправедливости, всегда теснимый на задний план, вечно вынужденный уступать место какому-нибудь протеже, он считал себя жертвой заговора духовенства, прави­тельства и народа, объединившихся для того, чтобы наносить ему на каждом шагу удар за ударом. Он судил с упрямым, недовольным видом, выносил тяжкие приговоры, был безразличен ко всему на свете, кроме буквы закона. Когда взывали к его пониманию, состраданию, милосердию и прочим человеческим чувствам, он высокопарно отвечал, что его сердце – хранилище законов и оно подвластно древнегреческой аксиоме dura lex sed lex! [36]

Вечная озлобленность и зависть сделали его честным, однако на его посту подобный капитал не приносит хороших процентов. К доктору Эмилиано он относился со страхом и ненавистью, считая его одним из виновников своего медленного продвижения по служебной лестнице: будучи кандидатом на пост судьи в Кажазейрасе-до-Норте (там его супруга получила в наследство недвижимость), из-за одного столичного адвоката, мужа родственника Гедесов, единственным достойным званием которого было звание мужа-рогоносца, не был туда назначен, тогда как назначение уже готовилось. Но тут вмешался доктор Эмилиано Гедес и выхлопотал эту самую должность для рогоносца докто­ра Эустакио. Некоторое время спустя доктор Пио добился-таки себе повышения: он стал судьей в Барракане, однако целью его по-прежнему оставался Кажазейрас-до-Норте, живя там, он мог заниматься фазендой и сделать её основным источником дохода. Получив ука­зание вести спорный процесс, в котором был замешан сын доктора Эустакио, Пио решил, что пробил его звёзд­ный час: по всему похоже, Даниэл мог стать главным виновником, а не сообщником убийства капитана Жусто, однако, к несчастью – dura lex sed lex! – нож под­няла девчонка.

За судьей семенил умирающий от любопытства секретарь, однако доктор Эмилиано, пожелав остаться наедине с судьей, жестом отослал его.

– Вы хотели говорить со мной, доктор? Я к вашим услугам. – Судья силится сохранить спокойствие, но губа его всё время подергивается.

– Садитесь, поговорим, – приказал доктор Эмилиано, будто верховным судьей, высшей властью здесь, в суде, был он.

Судья колеблется: куда ему сесть? В судейское ли кресло, чтобы выказать свое превосходство и внушить почтение доктору?

На это у него не хватает мужества, и он садится у стола. Доктор Эмилиано продолжает стоять, устремив взгляд в окно. Безразличным тоном он заговаривает:

– Доктор Лулу Сантос передал вам мое поручение, или оно не дошло до вас?

– Адвокат был у меня, высказал свои доводы, я со­гласился с ним и распорядился выпустить на свободу несовершеннолетнюю, арестованную полицейским инспектором. Ваш доверенный взял её на поруки.

– Выходит, он не передал вам моего поручения? Я ведь велел сказать, чтобы вы сдали дело в архив. Вы его уже сдали?

Нервный тик у судьи усиливается: гнев доктора хотя и проявлялся редко, но удовольствия не доставлял.

– Сдать в архив? Невозможно! Речь идет о преступлении, совершенном в отношении влиятельного лица, вызвавшем смерть последнего.

– Влиятельного? Ничтожного! И почему невозможно? В деле фигурирует молодой студент, мой родственник, сын судьи Гомеса Нето. Говорят, вы требуете его осуждения.

– Как сообщника… – Судья понижает голос. – Хотя, по-моему, он больше, чем сообщник, он прямой соучастник.