Словом длится культура, но не дословность, размерность которой не совпадает ни со словом, ни с бытием, Сцеплением слов и существует интеллигибельность. Вяжущей связью привычки создается повседневность. Бытование интеллиги-бельности создает условия бытования интеллигенции. Изобретение повседневности – крестьянин, который возникает с дословностью деловитого быта. Интеллигенция возникает в точке соприкосновения со словом. Она не понимает быта, ставшего домом бытия.

Интеллигенция – неудачное изобретение истории. Ее существование опасно для дома бытия, ибо оно (это существование) нарушает тишину дословности безымянного, шумом называния, стуком знаковых обозначений. Иначе говоря, у интеллигенции нет точки соприкосновения с миром, в котором можно было бы пустить корни и укорениться в подлинность безымянного, в тайну его почвы. Она родилась в сознании у-слова, и существует, если размеры бытия совпадают с разме-paiMH ее слова. То есть она существует условно, но эта условность безусловнее безусловного.

Извлечение интеллигибельности из точки касания со словом и есть интеллигенция.

Или, что то же самое, есть извлечение «я», У «Я» – нет подлинного дословности.

Оно мнимо и,как всякая мнимость, существует рождением существования. «Новизна» не онтологическая категория, а свойство сознательной жизни. Слово «новое» чарует простаков своей наивностью, в зависимости: от тога, ‹rrt/. аояв-‹?т1ж, ^ж-но судить об изменениях в жизни сознания. Например, «Новое время» – это изменившийся взгляд на историю, которая помещается в горизонт бесконечного прогресса. Источник бесконечности – труд, благодаря которому новое множит новое.

«Новое язычество» – это беспомощные поиски точек соприкосновения с миром, а не со словом. Это симптом желанной смерти интеллигенции, освобождения от слова.

Почему желанной? Потому что интеллигенция утратила контакт даже со словом.

Контакта нет, а извлечение «Я» (или интеллигибельности) из несуществующего влечения продолжается. И эта интеллигибельность – гибельна для спонтанности.

Интеллигенция колонизирует сознание, сознание терроризирует существующих в своем существовании.

Оказаться вне сознания – значит спастись и спасти спонтанное в текучести дел повседневности. Здесь нет ни бытия, ни сознания. Иными словами, в точке соприкосновения с миром извлекается быт, которым длятся восприятия без наличия «я» в точке восприятия; мысли без идентификации мыслящего. В момент, когда сознание не сознает, бытие не бытийствует, ничто не ничтожит, а мысль не мыслится, возникают пра-фор-ма форм,???-образ образов. То есть в этот момент мысль воспринимается как картина, как звук. Ее можно видеть и слышать. Образ можно потрогать в его явленности, т. е. неиспорченности словом.

8.22. Иванушка-дурачок, или нулевая субъективность В состоянии нулевой субъективности приостанавливается действие слов и культурных знаков. Это состояние я называю по имени Иванушки-дурачка. Отказ от себя, от собственной субъектности и от субъективности, навязываемой значениями слов, контролируемых интеллигенцией, растворяет субъ-ектность в бессубъектности быта.

А быт – это поле действий спонтанности назначений. Значения есть у слов. У единичных субстанций есть назначение. Из чашки пьют. Но если в нее бросают окурки, то энтелехия чашки сопротивляется до тех пор, пока она не погибнет, т. е. попадет в музей.

Иванушка-дурачок растворяется в предметном поле назначений. Из точки его соприкосновения с миром исключено «Я». Интеллигибельность бытия блокирована тем, что все совершается вне времени и пространства. То есть Иванушка-дурачок все делает как бы во сне, по наитию. И это его действие свободно в своей необходимости. В нем нет ничего лишнего. Оно свободно так же, как свободна бабочка, когда она летит.

Иванушка-дурачок не делает ошибок. Для того чтобы выскочить из-под влияния идей, нужно выйти из самого себя, потерять контроль над собой и войти в состав бессубъектной тотальности, в которой только и возможно свободное явление, описанием которого является легенда о Незнайке.

Птицы не видят словом и летают. Рыба не отличается умом и не тонет. Жить можно и на дне неразличений, без словесного загладывания в «на самом деле». Ибо на самом деле мы всегда в ситуации «еще-не-дел». Вот, например, Иванушка-дурачок, он пребывает в состоянии «еще-не-ума», т. е. до ума ему оставалось совсем немного, чуть-чуть. Одно слово. Но он-таки не дотянул до него. И все же кто умнее умного?

Иванушка-дурачок. Есть в нем что-то первобытное, недотянутое до «Я», то, что можно назвать «чуть-бытие», или повседневная бесхитростность. Но бесхитростный хитрее хитрого в своей наивности. Наивный прост простотой простого, т. е. он действителен вне ситуации, разрешаемой естественным образом или личностным поступком. Иванушка-дурачок не личность, но и не ангел, который лишь передает то, что Бог подумал. В естественной обстановке наш Иванушка Не Просто ДураК, а Дурак набитый. Силой нормального хода вещей он выставляется как предмет всеобщего посмешища. Всякий может его осмеять, показать над ним свое превосходство. Почему?

Потому что есть вещи, которые достигают продолжением естественных способностей тела или ума. Не хватает естественных, добавляют культурные или личностные. Если ты, конечно, не шут гороховый. Например, ловят рыбу из пруда. Но для того, чтобы ее поймать, нужно, чтобы средства соответствовали цели, а причина – действию.

Кто может быка продать березе? Дурак. Был у Иванушки один бычок, да продал он его березе и деньги с нее спросил. Быка воры украли. Дурак в наказание березу срубил. В березе – дупло, а в дупле – клад, зарытый разбойниками. И вот Иванушка-дурачок при деньгах. Да дураку деньги достались.