Децентрирование мира началось с восстания против Европы, а закончилось восстанием против разума и языка (5, с. 76). Евразийцы прошли этот путь наполовину. Они рассеяли мироздание, в центре которого был человек, но признали за государством возможность быть не периферией.

Человек служивый стал возможен благодаря этой евразийской возможности. В Евразии качество культуры определяют люди, а не вещи. В ней даже дураки обладают какой-то оригинальной глупостью. Европа сторонилась глупости и была односторонней в своей приверженности к уму. Евразийцы предлагают отказаться от тех способов мышления, которые построены в центрированной односторонности, отказаться от характерного для романо-германской науки способа мышления. «Этап этот – дело нелегкое, ибо предрассудки, о которых идет речь, глубоко укоренились в сознании всякого европейски «образовавшего» человека. Но этот отказ необходим в целях объективности» (5, с. 15).

Русский крестьянин не говорил «Я». Он говорил «Мы» и мыкал горе, соблюдая безопасную дисталцию между собой и космосом. Ведь «Я» говорится, если установлено равенство между вселенной и говорящим. Каким же должно быть «Я», чтобы сравняться со вселенной? Личным. То есть в момент, когда «Я» – личность.

Однажды первочеловек увидел попугая и сказал: «Я – попугай». То есть что он сказал? Что попугай его тотем, личный бог.

Неизвестно, что увидело «Я», когда оно сказало «Я – личность». Личность – тотем европейского человека, но не евразийского. Пример Даля. Стук в дверь. «Кто там?

Мы. А кто вы? Калмыки. А много ль вас? Я одна». Мы – это неравенство. Оно разрушает тотем европейского человека.

«Личность» изобретена христианской Европой для того, чтобы отличить человека от тучи комаров. В момент, когда человек независим от «тучи», он не комар. Он личность. Его принадлежность к роду человеческому есть нечто производное от его принадлежности к Богу. На ответственности перед Богом строилась независимость человека от мира, который, как змей-искуситель, искушает человека соблазнительными плодами.

«Исход на Восток» меняет представление о личности. Евразийская антропология строится на зависимости человека от мира. Человек – «омар, общество – коллективная личность, т. е. туча. Иными словами, евразийская личность открывает в себе целый космос. Быть целым – значит уцелеть. УцелевШее целое Космоса вовлекает в космический круговорот аЁ-тономную личность.

Зависимость от круговорота делает человека независимым от Бога.

Когда А. Карташев сказал: «Полюбите стихию Космоса, как любите ближнего своего», – его услышали евразийцы. Им это понравилось. Что понравилось? То, что нельзя вытравить никакой аскезой, – органические связи между людьми. Есть связи духовные и есть связи космические. На духовных связях далеко не уедешь. В них только часть правды. Другая ее часть – в органической стихии космосов. Евразийцы почувствовали эту правду. «В новом чувстве космоса, именно в религиозном его восприятии, лежит центральный секрет всех новых судеб религии в дальнейшей истории» (2, с. 76).

Христова церковь должна смириться с фактом существования гордого человека, а также уступить часть истины стихиям космоса. Без космоса христианство мертво. С космосом оно становится новым язычеством. Если христиане не преодолеют аскетизма по отношению к стихиям космоса, их чувства станут декорациями. Если преодолеют, то будут новыми язычниками, «родственно слитыми с импульсами стихии (2, с. 76).

«Ведь не для того же существует на земле человечество после Христа, чтобы вновь и вновь грешить и вновь и вновь каяться. И не для того, чтобы родить новые и новые миллионы душ, проводимых через очищающее горнило Церкви для вечного блаженства. Если рождены и крещены уже миллионы, то…почему не дождаться миллиардов?» (2, с. 67).

«Кто нам осветит путь», – вопрошали евразийцы и отвечали: «православие». Думали, что православные, а вышло, что новое язычество. Язычество смутило Г. Флоровского, который распознал его, сник, а затем и совсем отошел от евразийского движения (7).

Оно же поманило и заманило в свои сети Л. Карсавина. Карсавина подвела теория симфонической личности. Ведь что такое симфоническая личность? Коллектив. В качестве симфонической личности хорошо выглядит партия единомышленников. Вот эта идея единого сдвигала евразийцев к левым, которые левее левых, и одновременно уводила православие в будни быта, в повседневность крестин, венчаний, панихиды и освящения. Там, где был Бог, уже сияла идея. Какая идея?

Не все ли равно? Хотя бы и коммунистическая. Теократии проиграла. Идеократия выиграла.

Православие должно светить светом невечерним. Это заметил еще С. Булгаков. Свет – невечерний, если он льется с небесных высот, из мира трансцендентной сущности.

Оттуда – свет, здесь – страх и трепет. Но как трепещет симфоническая личность, еще никто не видел. Видимо, симфонически. Коллектив не знает трепета. В нем нет света личного отношения. В нем всегда мрак и чувство стада.

В современной душе нет ни страха, ни трепета. А это симптом радикального разрыва между человеком и Богом. Церковь, конечно, по-прежнему светит, но светит она светом вечерним. Об этом знали многие. В том числе и А. Карташев. Знали об этом и евразийцы, но говорить о закатившемся солнце Христа было между ними, в отличие от религиозно-философского общества, не принято. Правила приличия не позволяли.

Но если есть закаты, то есть и восходы. Где же искать утро? На Востоке. Душа европейского человека устремляется на восток, «ища там новой встречи с белыми утренними лучами вечного дня» (2, с. 27).

Византия – это тоже Восток. Но не на этот Восток Европы устремилась душа евразийского человека. Она дома – в Азии. Пока евразийцы были в Европе, они усвоили идею об абсолютной ценности человека. Между тем по закону полноты в одном доме два абсолюта не уживаются. Кто-то неизбежно будет лишним. Лишним оказался христианский Бог. Его сменила евразийская симфоническая личность, которая приемлема и для Азии.