Но вернёмся к Новому Году: пять приборов - это для меня с Лилей, Гены с Леной и её пятнадцатилетней сестры, приехавшей из Саратова навестить родственников. Но пришлось поставить и шестой прибор - к Лене заявилась 'подшофе' Наташа и попросила не бросать её одну. Чтож, нас демонстративно познакомили Абросимовы - меня назвали Нурбеем Владимировичем, как положено - доцент с кафедры 'Теоретическая механика'. Наташа назвала себя, протянув руку для пожатия.

Сели за стол, налили шампанского, маленький сетевой репродуктор верещал - то из Москвы, то из Куйбышева, то из Тольятти. Наконец, пробили куранты всё-таки из Москвы, мы весело чокнулись и выпили, я стал открывать штопором бутылки с вином. Наташу вдруг 'потянуло' на поэзию:

– Воткнём же штопор в упругость пробки,

Пусть взгляды женщин не будут робки!

– продекламировала она, немножко гнусаво. И вдруг обратилась ко мне: 'Нури', - с просьбой налить там чего-то. Лиля мигом стрельнула в неё глазами, Лена толкнула ее под столом ногой.

Я удивлённо спросил: - Вы меня?

Та стала лепетать о том, что у неё в Казани был знакомый Нурбей, так его все называли Нури, и так далее: Но 'слежка' за нашим поведением уже началась. Всё это не скрылось от малолетней сестры Лены, которая с нескрываемым любопытством наблюдала за словами, многозначительными взглядами, толчками ногой, и другими полными тайного смысла действиями взрослых.

И вдруг из репродуктора донеслась неизвестная доселе песня - 'С чего начинается Родина:' Надо сказать, что песня эта и на выдержанных людей производила сильное впечатление, а тут мы все выпившие, удалённые от любимой 'малой' родины. Кто от Москвы, кто от Тбилиси, кто от Казани, кто-то от Саратова, к тому же, некоторые были уже с изрядно подпорченными нервами. И, не выдержав нервного, и мало ещё какого напряжения, Наташа громко разрыдалась. Лена бросилась её успокаивать, а Лиля, всё поняв, бросилась энергично царапать мне лицо, успев порядком его изуродовать!

Гена стал удерживать её за руки. Положение было критическое. Но 'спасла' его малолетняя сестра Лены. Вскочив со стула с заплаканным лицом, она патетически обратилась к присутствующим:

– Послушайте, взрослые, я ничего не понимаю, объясните мне, пожалуйста, кто здесь кого любит?

Этот слёзный детский призыв поставил нас на место: мы все дружно расхохотались и продолжили выпивать, простив всем всё и забыв обо всём, кроме Нового Года. Под утро пьяненькую Наташу забрали Гена с Леной. Как они улеглись там вчетвером - остаётся загадкой. Я предложил, правда, 'разбиться' на тройки, и оставить Наташу у нас, но не понимающая тольяттинских шуток Лиля, опять показала, было, когти:

Наконец, проводив гостей, мы с женой улеглись на узенькой общежитейской кровати, и, согласно брачному кодексу, я должен был исполнить свои супружеские обязанности. Но я их всё не исполнял. На вопрос жены о причинах моего воздержания, я не скрывая, сообщил, что боюсь заразить её, не будучи уверен в своей 'стерильности'. Лиля пристально посмотрела на меня, и поняла, что перед ней стояла альтернатива - либо снова вцепиться мне в лицо, либо примириться с реальностью. Но, подумав, решила:

– А, чёрт с ним, давай!
– махнула она рукой, и я понял это, как руководство к действию.

Назавтра я купил в аптеке ещё триста тысяч единиц бициллина, новокаин, шприц, и Лиля сама вколола мне лекарство, правда, несколько преждевременно.

Тбилисские морозы

Мы договорились вместе поехать в Тбилиси. Лиля рассказала мне про увольнение Геракла и высказала мысль, что надо бы встретиться с Трили, может он предложит мне отдел, освободившийся 'из-под' Геракла. На фоне моих неудач в Тольятти, я счёл это предложение дельным. Официально попросил отгул в счёт предстоящего отпуска, и до начала нового семестра - 7 февраля, я был свободен.

Поехали мы через Москву поездом: было решено проверить меня на 'стерильность' в большом городе у платного врача. А такого я знал, по крайней мере, по табличке, вывешенной на бывшей улице Кирова (Мясницкой), напротив своеобразного здания ЦСУ, построенного по проекту великого Корбюзье. Табличка гласила - 'Д-р Альф, венерические заболевания'.

Приехав в Москву, мы сразу же зашли на Мясницкую, и я, отпустив Лилю погулять, не без трепета зашёл к доктору. Альф принимал прямо в своей квартире, ассистировали ему две женщины - пожилая и молодая, думаю, что это были его жена и дочь. Очереди не было, и я сразу прошёл в кабинет. Доктор оказался худющим стариком лет под восемьдесят, почти слепым, но страшным матюгальщиком. Пациентов своих он называл на 'ты', и говорил с ними сплошным матом, видимо те лучшего обращения и не заслуживали.

Я обрисовал ему симптомы моей болезни, но он прервал меня, как только я начал.

– Всё ясно - гоноррея! Лечился ли как нибудь?

Я, смакую подробности, описал, как мы сперва разводили бициллин водой из чайника на блюдечке, а получившуюся кашу пытались вколоть в 'мягкое место'. Ну, и как потом всё-таки вкололи миллион бициллина с новокаином, под обильный гарнир водки. Ну, и про заключительный укол в триста тысяч.

Доктор Альф прерывал мой рассказ такими матерными восклицаниями, что в комнату даже заглянула пожилая женщина и спросила, всё ли у нас в порядке. Альф отдышался и констатировал: 'в общем, всё правильно, хотя могли оба и подохнуть!'