При состоявшемся варианте вам было затруднительно уклониться от навязываемых мной действий, хотя такое намерение вы вначале имели. Эффект внезапности, и как результат — повышенная эмоциональность, а значит, снижение уровня волевой защищенности… Я ответил? Ваша машина, прошу вас.

Действительно, он проводил меня, внимательно его слушающую, к машине.

— Желаю вам всего самого хорошего! — вежливо попрощался Джентльмен и, не дожидаясь ответа, повернулся, засеменил трусцой по мокрому асфальту, старательно огибая крупные лужи и не обращая внимания на мелкие. Ни дать ни взять припозднившийся любитель этого домашнего вида спорта.

В своих объяснениях в одном он был неточен до «наоборот» — меня «вели», как он выразился, отмечая каждый мой шаг. Это было видно не то что невооруженным, а прямо-таки голым глазом. Причем «вели» так, что мне было невдомек.

Учись, Танечка, профессионализму!

Я наконец вложила порядком намозоливший мне руку нож в ножны и забралась в машину, отгораживаясь от всего недружественного мне в этом мире. Включила двигатель и приемник, по которому мне тут же сообщили, что: «Есть реклама на Русском радио в Тарасове!»

«Поговорили!» — подвела я итог состоявшемуся вечеру.

А потом меня разобрал смех. Абориген-то подумал, что помог домушникам, дал наводку на пустующую квартиру. Сунулся восстановить справедливость и получил по морде. И от кого? От дамы. Не повезло бедняге.

И опять я гнала машину по вечерним улицам от перекрестка до перекрестка на одном дыхании. Мокрый асфальт отражал огни фонарей, фары встречных машин и разноцветные всполохи реклам на фасадах. В приоткрытое окно дул ветер, шевелил волосы. Радиоприемник радовал блюзом, широким и высокомерным, как пожилой негр.

Я была успокоена. По крайней мере до утра неприятностей можно было не ждать. Самим фактом нашей встречи Джентльмен выдал мне индульгенцию на все прошлые грехи — облегчил мою душеньку от тревоги за телесное благополучие. Смиренное ему за это спасибо.

Где-то во глубине этой облегченной душеньки вспучивался ясно ощущаемый нарывчик злости. Я давила его, раздавливала, не мешай, окаянный, моей безмятежности, а он, переждав малое время, опять давал о себе знать.

День получился насыщенный, и мне хотелось пустого вечера, без особых мыслей и эмоций. Злость же, как поводырь вереницы слепых, могла испортить его просто и необратимо, явившись ко мне, чтобы сыграть на моих нервах очередную стрессовую композицию.

Красиво получилось. Но это так, в качестве лирического отступления, навеянного блюзом.

Несомненно, чувствовала я себя облегченно и успокоенно, но не беззаботно. Забот хватало, и я вполне могла отбросить, отодвинуть в сторону, оставить на потом многие из них, почти все. Но одна требовала моего внимания так настойчиво, что, не пообещай я заняться ею вплотную сразу после возвращения домой, она вполне могла бы, особенно в союзе с подавляемой злостью, отравить и поездку по отраженным в мокром асфальте огням, и радиоприемный блюз, и весь предстоящий вечер.

Забота согласилась подождать, и я продолжала поездку в состоянии глубокой безмятежности. Мысли, а их к этому моменту было совсем немного, стали стихать и успокаиваться.

Я уже упоминала о моем былом увлечении оккультизмом и о том, что увлечение это со временем потеряло остроту, но полезные знания и навыки были оставлены мною для повседневного пользования.

В последнее время я чувствовала расслабляющую внутреннюю запущенность, но жизнь была прекрасна и поводов к принятию мер пока не находилось. И вот грянуло. Свое поведение в беседе с Джентльменом я оценивала как психологический срыв, не больше и не меньше. В самом деле, налицо был набор самых блестящих прелестей — растерянность, почти паника, боязнь, подавленность и почтение на грани реверанса.

Вместо боя сдалась на милость, и, пожелай он этого, мог бы свить из меня кнут и меня же им отстегать.

Вот чем я была озабочена. И в этом крылась причина возникновения досаждавшего мне нарывчика в самой глубине моей душеньки.

Короче, я решила, что еду сейчас не к ублажающей ванне и вороху душистых простыней, а к Ритуалу, к торжественному акту саморегуляции, восстанавливающему мои психические возможности. С каждым десятком оборотов несущих меня колес я все более становилась Ведьмой.

После тщательного омовения под горячим душем я, серьезная и сосредоточенная, обошла с зажженной свечой в руке все помещения квартиры, двигаясь в каждом по часовой стрелке и задерживаясь в центре для «отбрасывания Следа» — очищения от энергетики происшедших здесь со времени последнего Ритуала событий. После этого оголила пол гостиной, скатав лежащий на нем ковер. Через равные промежутки, по кругу, нанесенному на половицы тонкой белой чертой, установила пять свечей в маленьких фарфоровых чашечках и, сотворив краткую молитву Творцу, уселась в середине образованной ими пентаграммы. Чуть поодаль, на возвышении, позволяющем быть им на уровне глаз, горели ровным пламенем три тоненькие церковные свечки, расположенные треугольником.