— Смутно, — призналась я. — Кажется, маньячный триллер?

— Вот, — удовлетворенно выдохнул Мельников. — Там какой-то придурок мочил девушек под мелодию этой песни! Может, мы имеем дело с «киноманом»?

— Только наш киноман слушает «Пустыню» и мочит старичков, — хмыкнула я. — Я не стану отметать пока твою версию, но… Мне вот кажется, что это немного не так. Может быть, он и смотрел этот фильм, я не спорю, и в подсознании у него это отложилось — только тут, Мельников, все немного сложнее. А может быть, наоборот, — проще. Приедешь — поговорим…

Конечно, в его рассуждениях могла присутствовать доля правды. Я опять уставилась в альбом.

Рука моя потянулась к кисету с костями раньше, чем я подумала об этом. Выработавшийся рефлекс, улыбнулась я. Если не можете допереть до чего-то своей головой, воспользуйтесь подсказкой чисел, госпожа Иванова!

36+20+11.

«Вы излишне заботитесь о мелочах, забывая о главном».

Спасибо за критику, но как бы мне еще опознать, что есть главное?

Мой взгляд снова и снова притягивали фотографии. Я бережно перебирала их — как ни странно, чем дольше я всматривалась в эти лица, тем глубже начинала понимать их. И как будто кто-то позволял мне смотреть дальше, разрушая невидимую преграду, воздвигнутую мной самой.

Что за тайна объединяла трех этих людей? Буквально через несколько фотографий я опять увидела ее, Анну, — уже наедине с Рябцевым, сияющую такой улыбкой, что сомнения исчезали.

Опять Лоретта… Теперь уже девчонка-подросток, с толстой косой и чистыми глазами. Немного угловатая, с торчащими коленками. Опять мальчик, смотрящий на Лоретту с высоты своего возраста, немного снисходительно улыбаясь. А она, задрав голову, смотрела на него с таким восхищением, что я невольно улыбнулась.

Они напоминали счастливую семью, озаренную любовью. Но почему, почему в это их маленькое, уютное счастье совершенно не вписывался Арташес Гараян? Что произошло с Анной?

Я сжала виски ладонями, пытаясь сосредоточиться. Музыка… Почти с ненавистью взглянув на пластинку, я покачала головой — там была разгадка. Или какая-то часть шарады, которая могла помочь мне понять все…

Идея пришла внезапно. Я снова набрала номер Сережи.

— Алло?

— Сережа, это опять я… Не мог бы ты поставить сейчас эту песню?

— Да ради бога, Танюша… Сейчас. Кому посвятим?

Я задумалась. И выпалила:

— Лоретте с любовью и попыткой понимания.

— От тебя?

— Нет. Анонимно.

Что ж, Лоретта… Ты играешь в свою игру, так играй. Но я действительно хочу тебя понять — уж больно ты диковинная птичка!

Первые аккорды заставили меня перекоситься — я не люблю этот попсовый стиль. Банальные созвучия громоздились друг на друга в патологически выспренной безвкусице с попыткой изобразить нечто глубокомысленное. Голос у Анны был довольно приятным, если бы его не уродовала та стандартность, свойственная семидесятым годам нашей эстрады, которая почему-то всю жизнь напоминала мне комсомольски-нарочитую решимость на самоотверженный подвиг.

Я продолжала смотреть на фотографии, пытаясь найти разгадку в тексте.

Увы… Текст отличался такими уродливыми клише, что не хватало только «любови-моркови». Анна была одарена, не спорю, но ей не хватало индивидуальности. Тем более странно, если Лоретта ее дочь.

Когда я уже почувствовала глухое раздражение, поднимающееся внутри меня, и острое желание выключить приемник, я услышала пару строчек, заставивших мою руку замереть.

О-о!

А вот это уже интересно…

«Моя любовь ударит тебя в самое сердце, делая его пустым. И это будет месть моя за то, что я осталась в пустыне… Прощай, я больше не могу оставаться с тобой!»

С виду полный бред. Меня остановила «месть». И немного дальше: «Только рана в сердце, нанесенная стилетом…»

Я вскочила, уставившись на приемник. Черт побери, а ведь я нащупала это! Опять схватив альбом, я открыла его там, где на фотографии были трое — Арташес, Анна и Рябцев…

Узнать правду об их взаимоотношениях я могла только у Лоретты. Но она вряд ли захочет мне что-то рассказать!

Как быть?

Помощь пришла внезапно. В самом конце альбома была выпускная фотография Лоретты.

Я почти не всматривалась в лица, искала только Лоретту, на лице которой уже застыла маска некоторого пренебрежения к окружающим.

И рядом с ней обнаружила знакомую мне рожицу.

Жену потугинского программиста, Аню. Девушку, которую знала довольно хорошо.

«Пустыня любви» сменилась другой песней, и, честно говоря, абсолютная никчемность данного произведения заставляла меня отвергнуть склонность к кино пока еще неведомого убийцы. Разве что он совсем «тормоз», как любит говорить Мельников.