— А как им вообще стало известно, где вы живете и что именно вы усыновили их ребенка? — спросила я про одно из упущенных Тимофеем Владимировичем обстоятельств.

— Вот уж не знаю, — даже растерялся Прокопчук. — Но они и в самом деле его настоящие родители, я уверен. Да и в детском доме это подтвердили.

Я ненадолго задумалась.

— Скажите, а зачем им вообще понадобилось сообщать своему, замечу, брошенному сыну, что они его настоящие родители? Что им-то это даст?

— Вы не поняли, они шантажировали нас не только тем, что могут сообщить мальчику о себе. Они хотели его вообще забрать, вернуть. Они требовали, чтобы мы от него отказались, в противном случае грозили испортить нам жизнь.

— Все равно не понимаю, зачем им это понадобилось. Ладно бы ребенок был полностью здоров, и мать отказалась от него после родов по молодости, испугавшись гнева собственных родителей. Позже, став самостоятельной и независимой, вдруг снова все вспомнила, и ее начали мучить угрызения совести. Но у ваших-то шантажистов наверняка есть другая причина.

— Представления не имею, какая у них причина, и есть ли она вообще. Полагаю, они хотят только одного: побольше вытянуть из нас денег. И об этом не раз говорил Инне. А она считала, что в них проснулись родительские чувства. На мой взгляд, чушь полнейшая.

— А что вы вообще знаете про эту парочку? — Я прикинула, что если ребятки и в самом деле угрожали расправой, то могли организовать убийство одного из родителей, понимая, что отец, скорее всего, откажется от малыша, а значит, они смогут затем усыновить его сами.

— Что? — Прокопчук задумался. — Ах, это… Знаю только, как примерно выглядят.

— И это все? — удивилась я, ожидая услышать значительно больше. — А как же фамилия, имя? Вы же только что сказали, что проверяли, они ли настоящие родители вашего сына, и данные подтвердились. Как такое возможно?

— Очень просто. Законный, точнее, родной папаша описал большое родимое пятно на спине мальчика, поведал о его заболевании и сказал, когда ребенок поступил в детский дом.

Я тогда подумал, что эта парочка просто работает в самом учреждении по усыновлению, вот и выведал все там. Даже съездил туда, с директором переговорил, так она сказала, что вся информация о детях хранится в ее личном сейфе, ключ от которого есть только у нее. Остальные сотрудники свободного доступа к нему не имеют.

— Тогда тем более подозрительно, что они так быстро вас вычислили, — заметила я.

— Да! — видимо, вспомнив о чем-то еще, воскликнул Прокопчук. — Забыл сказать, что за несколько дней до появления данной парочки директор детского дома сама звонила мне и просила к ней приехать. Я заехал с работы, и она сообщила, что к ним поступил запрос настоящих родителей мальчика. Они хотели увидеться с ним. Согласно закону, подобное разрешается лишь с нашего с женой позволения. Тогда я отказался от встречи с ними, но, может быть, они все же уговорили директора сказать им, где мы живем. Мне директриса в этом просто не созналась, вероятно, побоявшись привлечения к суду за нарушение закона.

«А ведь действительно, в детском доме имеются какие-то данные о настоящих родителях, — подумала я. — Особенно если мать отказалась от малыша в роддоме. Наверняка о ней сохранились какие-то записи. Значит, можно отыскать эту парочку и выяснить, чего она хочет и действительно ли приложила руку к смерти Прокопчук».

— Что же, если я все правильно поняла, вы подозреваете именно этих людей? — подвела я итог нашему разговору.

— Да, — кивнул Прокопчук. — Больше подумать ни на кого не могу. И потом, эти люди мне сразу не понравились. Мне показалось, что от них будут одни неприятности. Так вот и получилось.

— Хорошо, что вы мне об этом рассказали, — поднимаясь, произнесла я. — Прямо сейчас займусь их проверкой и постараюсь выяснить, могли ли они пойти на подобный шаг. Если что-то понадобится, позвоню.

— Хорошо. Очень надеюсь, что вам удастся вывести их на чистую воду, — вздохнул Прокопчук.

Потом мы попрощались, и я с облегчением покинула мрачную квартиру, в которой уже начались приготовления к похоронам и то и дело слышались всхлипывания и плач.

Оказавшись в машине, я проанализировала полученные сведения. Рассказанное Прокопчуком настораживало, давая понять, что настоящие родители его сына — люди отнюдь не глупые, коль сумели так легко отыскать приемных родителей. Я предположила, что они намеренно попросили у директора приюта разрешения на встречу с мальчиком, прекрасно понимая, что им, скорее всего, откажут. Но ведь эти умники преследовали совсем другие цели. Рассчитывая на то, что новый папаша заявится в приют, пообщается с директором, а когда станет возвращаться домой, они за ним попросту проследят и вычислят место его жительства. Лично мне бы в голову пришла именно такая идея, и я почти уверена, что точно так поступили и шантажисты. Оставалось только проверить мое предположение, а для этого требовалось самой наведаться в приют и пообщаться с его руководством.

Приняв решение и совершенно не сомневаясь в его правильности, я завела любимую «девяточку» и поехала к детскому дому. Добираться до него было не слишком уж далеко, но я все же торопилась, понимая, что чем больше успею сделать за день, тем ближе подойду к виновнику смерти Прокопчук.

Припарковавшись под окнами приюта, я покинула свое авто и зашагала к воротам.

Отыскав звонок, я несколько раз решительно надавила на него и стала ждать. Минут через пять из-за ворот послышались какие-то шумы, затем приоткрылось маленькое окошечко в самой калитке, из него высунулась голова охранника и коротко спросила: