Дойдя до двери, я постучала. Мне открыли в ту же секунду, как будто заранее знали о моем приезде. Я даже немного испугалась такому совпадению и слегка отпрянула назад. Стоящая в темном коридоре незнакомая женщина уставилась на меня опешившим, слегка заплаканным взглядом, непонимающе созерцая совершенно незнакомую ей гостью.

Женщина была очень симпатичной. В свои сорок восемь — сорок девять лет она сохранила былую привлекательность, почти не имела морщин, и лишь шея выдавала ее возраст. Волосы убраны в тугую косу, обвивавшую голову. Глубоко посаженные глаза подчеркнуты лишь тонкой обводкой карандаша. Губы, похожие по форме на прелестный ротик Мэрилин Монро, накрашены ярко-розовой помадой.

Окутывавший ее тело домашний махровый халат доходил ей почти до пят, из-под него виднелись красные тапочки с полосочкой меха по краю. Лицо женщины хранило следы горя и длительных слез.

— Вы ко мне? — заметив, что я молчу, спросила побеспокоенная мной особа.

— Наверное, да, — неуверенно ответила я. А затем добавила: — Если вы, конечно, Маргарита Анатольевна Царькова.

Вместо «да» женщина просто распахнула дверь и жестом пригласила меня войти.

Я сидела напротив словно отрешенной от мира сего Маргариты Анатольевны, не зная, с чего начать наш разговор. Я уже поняла, что женщина озабочена серьезными проблемами и потому почти не воспринимает то, что происходит вокруг.

— Надеюсь, я не очень сильно вас побеспокоила? — все же решилась начать беседу я.

— Не очень, — односложно ответила женщина.

Я вздохнула и продолжила:

— Меня зовут Татьяна Иванова, я — частный детектив. Занимаюсь расследованием одного преступления, — сообщила я, а затем сразу спросила: — Скажите, пожалуйста, имя Дрягель Евдокии Владимировны вам о чем-нибудь говорит?

— Судя по фамилии, это жена того адвоката, что повесил обвинение на моего сына, — не изменяясь в лице, отрешенно ответила женщина, продолжая глядеть куда-то сквозь меня.

— Вы ее знали? — рискнула спросить я.

— Нет.

— Но вы все же ненавидите ее, как и ее мужа, — осторожно заметила я, пытаясь хоть что-то выяснить.

— С какой стати? — переспросила у меня на этот раз Царькова, немного удивившись. — Если я не знаю человека, то, кажется, это говорит о том, что мы не можем иметь друг к другу никаких претензий. Или вы на что-то намекаете?

— Нет, что вы, — заверила я Царькову.

— Подождите-ка, я вас что-то не поняла, — насторожилась женщина и, сдвинув брови к переносице, внимательно посмотрела на меня. — К чему вы клоните? С этой Дрягель что-то случилось? Ее убили?

— Слава богу, нет, — ответила я. — Но пытались.

— И вы пришли сюда, чтобы обвинить меня в этом? — тут же по-своему истолковала мои слова женщина. Затем она болезненно и неестественно рассмеялась и добавила: — Захоти я отомстить этому адвокату, то мстила бы ему, а не его ни в чем не повинным родственникам.

— А вы бы хотели ему отомстить? — поинтересовалась я.

— Теперь нет, — поникнув головой, тихо ответила женщина.

— Почему именно теперь нет? — переспросила я.

Женщина тяжко вздохнула. В уголках ее глаз появились слезы, но Царькова сумела себя сдержать и ответить все тем же безразличным тоном:

— Возможно, потому, что только сейчас понимаю, что лучше бы тогда посадили сына в тюрьму. И, может быть, он бы остался жив. Я круглая дура, что откупила его, продав квартиру, машину — все, что представляло какую-то ценность. И ради чего? Чтобы потом Андрюшу зарезали в подворотне его же дружки, которым он не вернул деньги за наркотики?

— Так ваш сын умер? — удивилась я.

— Убит, — повторила Маргарита Анатольевна, кивнув куда-то в сторону.

Я перевела туда взгляд и только теперь заметила небольшую фотографию в черной рамке, стоящую в стареньком серванте рядом с какой-то вазочкой. А Маргарита продолжала:

— Сегодня ровно две недели, как его нет. И если уж и говорить о мести, так я мечтала бы собственными руками удавить тех гнид, что подсаживают наших несмышленых детей на наркотики, втягивают их в этот опасный бизнес. А ведь мой Андрюша просто по глупости потянулся за остальными дружками, и вот… Те-то сейчас живы, а он… — Маргарита больше уже не могла сдерживать себя. Она громко разрыдалась.

Мне искренне было ее жаль, но я не стала произносить слов сочувствия, понимая, что от них женщине все равно легче не станет. Я понимала, что единственно правильное решение — поскорее уйти, оставив Маргариту наедине со своими мыслями и чувствами. Бедняге необходимо самой понять, что жизнь продолжается, и осознать, что же станет ее смыслом в дальнейшем.

Молча поднявшись, я попрощалась с женщиной, попросила ее меня не провожать и незаметно удалилась, дав возможность Царьковой вдоволь наплакаться. Возможно, потом ей станет заметно легче.