— Вот как? — Я догадалась, что это кто-то из людей Рыжего, а может, он сам. — И что же этот голос тебе говорил?

— Только, пожалуйста, не смейся надо мной, — попросил Костя.

Мне почему-то стало его жалко.

— Ладно, не буду, — заверила я его, — выкладывай.

Я покончила со своим завтраком, допила сок и, дождавшись, когда официантка уберет посуду, закурила. Заказав пару чашек кофе, приготовилась слушать. Оказалось, что ничего страшного пока еще не случилось. Просто Костю прессовали по всем правилам, чтобы он не вздумал болтать лишнего.

— Да я и не думал болтать, — сказал он и неуверенно добавил: — Если, конечно, меня не вызовут куда следует.

— Успокойся, — я взяла принесенную чашку кофе, — вероятнее всего, тебя никуда не пригласят, поэтому и говорить ничего не придется. А если бы пришлось, ты бы сказал? — гипотетический вопрос, конечно, но мне было интересно.

Костя глубоко вздохнул.

— Наверное, сказал бы. Ведь я должен? — Он вопросительно посмотрел на меня.

— Пей кофе, — улыбнулась я, — и ничего не бойся. Не выходи несколько дней из дома, на всякий случай, или просто приходи засветло.

— А можно я сегодня приду к тебе?

— Вот это исключено, — покачала я головой, — меня сегодня дома не будет.

— Тогда я пойду с тобой сейчас, ты не возражаешь?

В его глазах было столько затаенной надежды, что отказать я не смогла. Да и пусть покатается пока со мной — и мне будет веселее, и ему спокойнее. Я поймала себя на мысли, что, может быть, спокойнее будет мне?

— Не возражаю, — снова улыбнулась я, — будешь моим фотокорреспондентом, согласен?

Он был на все согласен.

По дороге к машине я нашла таксофон и позвонила Гунькову. Он был на месте. Я представилась и сказала, что мне нужно с ним срочно поговорить.

— Я через пятнадцать минут уезжаю, — попытался отвертеться он.

Но не на ту напал.

— Я буду у вас через десять минут, — отчеканила я и повесила трубку.

Через семь с половиной минут я постучала в его кабинет и, не дожидаясь приглашения, вошла. Он торопливо собирал «дипломат». Увидев меня, с сожалением улыбнулся. Непонятно только было, к чему относится его сожаление. К тому, что не успел смыться до моего прихода?

— У меня пока нет никаких новостей, — он закрыл «дипломат» и защелкнул замки.

— Да-а? — я саркастично улыбнулась, усаживаясь на стул рядом с его столом. — То, что преступники, можно сказать, убийцы, дело которых вы вели, гуляют на свободе, конечно, не является для вас новостью?!

— Кха-кха, — Гуньков поднес кулак ко рту, — ну…

— Можете не объяснять, — прервала я его не слишком связную речь. — Дайте мне их адреса и телефоны, и я от вас отстану.

— Это невозможно, — вздохнул старлей, моргнув голубыми глазами.

— Почему это? — недоуменно спросила я.

— Потому что их адреса являются тайной следствия, вот почему. Вдруг вы будете оказывать на них давление?

— Именно это я и хочу сделать, я хочу оказать на них такое давление, что у них дерьмо изо всех щелей полезет, — как можно спокойнее произнесла я. — Кстати, они уже не подследственные, так что давайте адреса, иначе завтра обо всех ваших делишках прочитают в крупнейших областных газетах. У меня в машине корреспондент одной из них, можете полюбоваться.

Старлей, недоверчиво косясь на меня, поднялся и подошел к окну, я встала рядом. Костик, как я ему и велела, стоял внизу с «Никоном» наперевес.

Из здания райотдела милиции я вышла с необходимыми мне адресами.

У меня было несколько возможностей узнать, где находится труп Шатрова. И самая, как мне казалось, простая — это зажать Рыжего или любого из его бригады в темном углу и, приставив пистолет к башке, потребовать выложить мне все как на духу. Роль столь грозной духовницы была мне по нутру. Именно сейчас. Почему-то всем вынюхиваниям и слежкам я предпочла действия грубые и решительные. Или в этом находили выход эмоции, связанные с появлением Кости? Ну не бревно же я в конце-то концов! Целую минуту я воображала, как круто разберусь с Рыжим. У меня в записной книжке значились две фамилии: Горшков и Ревякин. Я испытывала затруднение с выбором: кому какую фамилию дать. Конечно, не мое это дело — давать фамилии, просто мое воображение работало, выполняя роль адаптера. Я должна была привыкнуть к тому, что Рыжий — Павел Горшков или Николай Ревякин.

Горшков жил в трехэтажном старом доме, не очень опрятном и не очень спокойном. Поднимаясь на третий этаж, я слышала, как бурлит нутро этого причудливого дома, расположенного в центре города, но имеющего за окнами вполне деревенский ландшафт. Первый и второй этажи сотрясали пьяные вопли и зычный блатняк «Лесоповала». Едва я миновала второй этаж, дверь одной из квартир отворилась и оттуда с диким визгом выскочила всклокоченная баба и, заливаясь слезами, побежала вниз. Вдогонку ей неслись несвязные речи ее товарок. Ругань или жалобы — понять было трудно. Она выла белугой и тоже что-то выкрикивала, переходя то на плач, то на ожесточенный мат-перемат.