Шрифт:
– Микеле…
– Мария, из-за тебя я проиграю! Я же просил тебя не ходить, черт тебя побери! – Я сел рядом. – Что с тобой?
– Я оступилась, и у меня заболела нога… —
Она глубоко вздохнула, зажмурилась и заканючила: – Ещё очки! Очки сломались!
Я едва удержался, чтобы не дать ей затрещину. С тех пор как начались каникулы, она ломала очки уже третий раз. И всякий раз на кого вешала всех кошек мама?
«Ты должен смотреть за своей сестрой, ты ведь старший брат».
«Мама, но я…»
«Никаких мама. Ты что, до сих пор не понял, что деньги не растут на грядках? В следующий раз, когда вы сломаете очки, я тебя так взгрею, что…»
Очки сломались ровно посередине, в том месте, где их уже однажды склеивали. Теперь их можно было выбросить.
А сестра продолжала канючить:
– Мама… Она будет ругаться… Что нам делать?
– Что тут сделаешь? Замотаем скотчем. Давай вставай.
– Они будут некрасивыми со скотчем. Страшными. Мне не нравится.
Я сунул очки в карман. Без них Мария не видела ничего, у неё была косина, и врач сказал, что нужно обязательно сделать операцию, пока она не повзрослела.
– Ладно, всё будет в порядке. Вставай. Она прекратила ныть и зашмыгала носом:
– У меня нога болит.
– В каком месте? – Я продолжал думать о других. Должно быть, они уже давно взобрались на холм. Я оказался последним. Оставалось надеяться, что Череп не придумает для меня слишком суровое наказание. Однажды, когда я проиграл соревнование, он заставил меня бегать по крапиве.
– Так где у тебя болит?
– Здесь. – Она ткнула пальцем в лодыжку.
– Вывихнула, наверное. Ну ничего. Сейчас пройдёт.
Я расшнуровал ей башмак, осторожно извлёк ногу. Как это сделал бы врач.
– Так лучше?
– Немножко. Пойдём домой. Я очень пить хочу. И мама…
Она была права. Мы ушли слишком далеко от дома. И очень давно. Уже прошло время обеда, и мама, должно быть, поджидает нас, сидя у окна.
Ничего хорошего от возвращения домой я не ждал.
Но кто бы мог представить себе это несколькими часами раньше!
Этим утром мы взяли велосипеды.
Обычно мы совершали недалёкие прогулки вокруг домов, до границ полей или до высохшего русла реки и возвращались назад, соревнуясь в скорости.
Мой велосипед представлял собой старую железяку со штопаным-перештопаным седлом и был очень высоким.
Все звали его Бульдозером. Сальваторе утверждал, что такие велосипеды у альпийских стрелков. Мне он очень нравился, это был велик моего отца.
Если мы не гоняли на велосипедах, то играли на улице в футбол, в «укради флаг», в „раз-два-три, замри!“ или бездельничали под навесом сеновала.
Мы могли делать всё, что нам нравилось. Машины здесь не ездили, поэтому опасаться было нечего. А взрослые прятались по домам, будто жабы, ожидавшие спада жары.
Время тянулось медленно. К концу лета мы с нетерпением ждали дня, когда начнутся занятия в школе.
Этим утром мы принялись обсуждать свиней Меликетти.
Мы частенько разговаривали об этих свиньях. Ходили слухи, что старый Меликетти выдрессировал их жрать кур, а иногда даже кроликов и кошек, которых он подбирал на дороге.
Череп длинно сплюнул.
– Я вам до сих пор не рассказывал про это, потому что не имел права. Но сейчас скажу: эти свиньи сожрали таксу младшей Меликетти.
Все хором закричали:
– Не может быть! Это неправда!
– Правда. Клянусь вам сердцем Мадонны. Живьём. Абсолютно живую.
– Это невозможно!
– Что же это за свиньи такие, что жрут породистых собак?
– Запросто. – Череп закивал. – Меликетти бросил таксу в загон. Она попыталась сбежать, это хитрая собака, но свиньи у Меликетти ещё хитрее. И не дали ей спастись. Разорвали в две секунды. – Потом добавил: – Они хуже диких кабанов.
– А зачем он её туда бросил? – спросила Барбара.
Череп подумал немного:
– Она ссала в доме. И если тебя бросить к ним, такую толстуху, они и тебя обглодают до косточек.
Мария встала.
– Он что, сумасшедший, этот Меликетти? Череп опять сплюнул.
– Ещё больше, чем его свиньи.
Мы замолчали, размышляя о том, как с таким дурным отцом живёт его дочка. Никто из нас не знал её имени, но известна она была тем, что носила какую-то железную штуку на одной ноге.
– Можно поехать туда и посмотреть! – вырвалось у меня.