– Господин Дидро хотел бы, чтобы его транспортировали в клетке, – возразил словесник.

– Тем лучше, – молвила княгиня, – я, стало быть, прибуду с людьми, которые ее понесут.

После того, как сей Гермес [19] удалился, княгиня облеклась во все знаки своего сана: огромный allonoe, красную мантию, цепь, и, вооружившись жезлом, первым делом отправилась в Зимний дворец, чтобы уведомить императрицу о небывалом событии. Затем в сопровождении четырех дворцовых слуг, которые несли носилки, она поспешила на постоялый двор «Око Господне».

В Зимнем дворце тем временем собрался весь двор, чтобы встретить обезьяну со всем подобающим этому чуду природы почтением. По особому распоряжению монархини присутствовал также и Лажечников.

Момент, когда обезьяну доставили в зал, был весьма торжественен. Императрица стояла в окружении придворных дам, кавалеры расположились полуовалом.

Процессию возглавляла княгиня Дашкова с обряженным в докторское платье словесником, вслед за ней четыре дворцовых лакея внесли на плечах клетку и церемонно опустили ее в самом центре зала.

Императрица первая устремилась к клетке, и это для всех присутствующих послужило сигналом отбросить в сторону этикет и собраться вокруг. Они напирали и толкались, не считаясь ни с чем, как это обычно делает падкая до зрелищ чернь, с удивлением разглядывающая савояра [20] цыгана с медведем.

Маска Дидро была столь удачной и ему удавалось так превосходно подражать осанке и повадкам обезьяны, что все были введены в полное заблуждение, за исключением Лажечникова, изготовителя чучел.

Его острый глаз даже сквозь прутья решетки тотчас же различил нитки, которыми была скреплена шкура.

«Ага! Человек в обезьяньей шкуре, – подумал он, – наберемся терпения и поглядим, что все это значит».

После того, как все досыта насмотрелись на чудо, императрица приказала перенести клетку в свои покои.

– А разговаривать она умеет? – полюбопытствовала прекрасная графиня Салтыкова.

– Как зовут обезьяну? – обратился Орлов к словеснику.

– Жак, – не долго думая, ответил тот.

– Жак! – по-французски крикнула императрица. – Ты умеешь говорить?

– Да, – внятно произнесла в ответ обезьяна.

– Она говорит! – воскликнула Екатерина Вторая.

– Она говорит! – удивился Орлов.

– Она говорит! – изумился весь двор. – Обезьяна говорит!

Французский «зоолог» предпочел поскорее унести ноги; у императрицы поначалу возникло было намерение поручить ему присмотр за чудом света, но потом для этого к обезьяне приставили надежного дворцового лакея.

Клетку установили в особых апартаментах, и императрица сама кормила обезьяну, которая с исключительной готовностью брала фрукты и конфеты из ее рук и вообще оказалась обезьяной в высшей степени образованной.

До самого вечера, уже одним своим присутствием в Зимнем дворце, она представляла достаточный повод для развлечения, однако нет ничего в мире более непостоянного, чем настроение женщины, а уж самодержице, очевидно, сам бог велел быть самой непостоянной из женщин.

В полдень Екатерина была просто очарована обезьяной, во второй половине дня та еще доставляла ей изрядную радость, но когда наступил вечер, обезьяна стала ей безразлична. Императрица сидела с Дашковой в будуаре и в задумчивости пощелкивала пальцами.

– Чем бы нам теперь заняться? – несколько пресыщенно спросила она.

– Велите привести обезьяну, – предложила княгиня.

Императрица с неподражаемым презрением скривила губы.

– Интересно, где сейчас Дидро? – начала она.

– На корабле, ваше величество.

– Жаль, мы могли бы продолжить урок.

– Но ведь есть обезьяна, – проговорила Дашкова.

– Не могу же я с обезьяной читать Платона!

– Почему бы и нет, – молвила в ответ княгиня, – надо только попробовать.

Монархиня пожала плечами.

– Я, однако, подумала, что нам хорошо бы знать, выдрессирована ли обезьяна, – сказала она, – и обучена ли она выделывать какие-нибудь кунштюки. [21]

Княгиня немного испугалась за Дидро, и все же озорство одержало верх над состраданием.

– О! Разумеется, кунштюки выделывать она мастерица.

После этого императрица в сопровождении Дашковой отправилась с визитом к обезьяне, которая с весьма унылым видом сидела в клетке, однако с появлением обеих дам выказала несомненные признаки радости.