— Однако, — невозмутимо продолжал Пардальян, — я не могу стеречь его до Страшного суда. Позволит ли король спросить, что нужно будет сделать с этим юношей?

— Да просто доставить его в Лувр и передать в руки капитана моей гвардии…

— Действительно, как просто… А что произойдет с ним потом?

— Пусть вас не заботит остальное, — сказал Генрих высокомерно. — Это дело палача.

Жеан с вызовом откинул голову назад. Бертиль пошатнулась, и ей пришлось опереться на колонну.

— Палача, черт возьми! — произнес Пардальян с видом полного равнодушия. — Дьявольщина! Бедный молодой человек!

Генрих IV, без сомнения, давно знал этого загадочного дворянина, говорившего с лукавым почтением и столь непринужденно, что невольно возникал вопрос, кто из этих двоих людей король. Он, без сомнения, знал, что означает подобная манера выражаться, и умел читать тайные мысли на этой непроницаемой физиономии, ибо воскликнул с гневным нетерпением:

— Ну, Пардальян, вы подчинитесь?

— Как не подчиниться, сир! Дьявольщина! Ослушаться приказа короля! Я схвачу этого молодого человека, я приволоку его в Лувр, в Шатле, на виселицу, на плаху… Да я сам его четвертую, черт возьми!

Вдруг он ударил себя по лбу, словно человек, внезапно что-то вспомнивший.

— Господи Боже мой! И как я мог забыть? Ах я мошенник, проходимец, невежа! Старею, сир, память уже совсем никуда! Сир, я огорчен, потрясен, удручен, безутешен. Я не смогу выполнить просьбу Вашего Величества.

Бертиль почувствовала, что к ней возвращается жизнь: щеки ее порозовели, а нежные голубые глаза, одарив благодарным взглядом незнакомца, устремились к небу с выражением глубочайшей признательности.

Жеан не повел и бровью, однако во взоре его читалось явное удивление.

— Почему? — сухо осведомился король.

— Ах, сир, я только что вспомнил… ведь этот господин назначил мне завтра утром свидание, от которого дворянин не может уклониться, не обесчестив себя.

— И что же?

— Как, сир? Неужели вы не понимаете, что я не могу арестовать его вечером, если утром должен с ним драться? Ведь этот молодой человек, сир, пожалуй, подумает, что я испугался.

Говоря все это с видом простодушной наивности, Пардальян посматривал своими лукавыми глазами на Жеана, взиравшего на него уже не с удивлением, а с восторгом, и на Бертиль, испуганную едва ли не больше, чем мгновением ранее.

— Господин де Пардальян, — промолвил король сурово, — разве вам не известно, что мы издали строжайшие указы [6] с целью искоренить, наконец, преступную склонность к дуэлям, истребляющим цвет нашего дворянства.

Пардальян все с той же издевательской покорностью, доводившей до исступления короля, воскликнул:

— Черт возьми! Это правда… Я совсем забыл о ваших эдиктах против дуэлей… Ах, память, бедная моя память, что с тобой стало? Эдикты! Дьявольщина! Ну, уж теперь-то я буду о них помнить!

— Сударь, — произнес Генрих, с трудом сдерживая гнев, — пока еще воспоминание об оказанных вами услугах охраняет вас… Но не злоупотребляйте моим терпением, предупреждаю вас! Подчиняетесь вы или отказываетесь подчиниться, да или нет?

Пардальян выпрямился во весь рост, на лице у него появилось упрямое выражение, и он сухо ответил:

— Нет!

— По какой причине? Это, надеюсь, можно узнать? — спросил король с грозной иронией.

Пардальян, сохраняя ледяную невозмутимость, смело встретил разгневанный взор короля и ответил все так же сухо:

— Отчего же нельзя? Если король не может догадаться сам, я объясню… Никогда в жизни не был я подручным палача, а в шестьдесят лет мне поздно учиться этому низкому ремеслу.

— Как ты смеешь?! — прорычал король.

Пардальян нарочито неспешно взошел на две ступеньки крыльца, отчего оказался вровень с Генрихом, который был небольшого роста. И уже здесь, глядя прямо в глаза своему суверену, произнес с ужасающим спокойствием:

— Вы же смеете мне угрожать! Вы смеете оскорблять меня, предлагая мне исполнить роль тюремщика!

Король вздрогнул от ярости. Он уже собирался ответить уничтожающей репликой, но не успел даже открыть рта.

Жеан Храбрый, до сих пор стоявший безмолвно и неподвижно, казалось, внезапно проснулся. Он, в свою очередь, выступил вперед и, не глядя на девушку, высокомерно заявил:

— Прежде чем ссориться с этим достойным и смелым дворянином, вам не мешало бы узнать, позволю ли я арестовать себя.

И, горделиво вскинув голову, добавил:

— Только король может арестовать Жеана Храброго. Идите, сир, я не стану вам препятствовать… Вы можете удовлетворить, наконец, свое законное нетерпение. Когда вы вернетесь, я буду ждать вас у этой двери, дабы сопровождать в Лувр.