Кэтлин не сказала во время обеда больше ни слова, и ее угрюмость помешала вести обыч­ные разговоры за столом. Едва поев, Уайли и другие работники извинились и встали. Остал­ся только Лютер. Он откинулся на спинку сту­ла и свернул папиросу. Он знал Кэтлин чуть ли не с рождения и был уверен, что на этот раз ее злость не продлится долго. Во время путе­шествия на запад ей было из-за чего злиться: нападения индейцев, плохая погода, упрямые мулы и вечная нехватка воды. Но злость ее длилась не больше нескольких минут, а потом она снова была вместе со всеми, стараясь де­лать все, что только могла, подбадривая осталь­ных и уверяя их, что завтра все изменится к лучшему. Он никогда не видел, чтобы она рас­страивалась надолго, не считая того случая, когда были убиты ее братья…

Лютер задумчиво посмотрел через стол на метиса.

– Ты объезжал когда-нибудь лошадей?

– Бывало. Лютер кивнул.

– Мы потеряли лучшего ковбоя в прошлом году. Уайли хорош, но грубоват. Тяжелая рука, понимаешь?

Рэйф тоже кивнул.

– Нам бы пригодился такой человек, – об­ратился Лютер к Брендену.

Тот пожал плечами.

– Хочешь эту работу, Галлахер?

– Естественно. Это не то, что гоняться за коровами.

Лютер хмыкнул. Любой нормальный муж­чина предпочитает работать с лошадьми, а не со скотом.

– Значит, договорились. Когда загоним этот табун, у тебя будет достаточно работы до осени.

– Меня это тоже вполне устраивает, – от­ветил Рэйф, бросив взгляд на Кэтлин. Она сидела прямо, не сводя глаз с чашки, кото­рую держала в руке. Гневный румянец на щеках пропал, но глаза были по-прежнему неспокойны.

Через пару минут Бренден извинился и встал из-за стола. Рэйф ушел почти сразу пос­ле него, и Кэтлин с Лютером остались одни.

– А он не любитель поговорить, – заметил Лютер. – Полукровка, я хотел сказать.

Кэтлин пожала плечами.

– Может, ему нечего сказать.

– Может, и так… А может, и нет.

– Я еще никогда не слышала, чтобы ты взял кого-нибудь на работу без всяких рекоменда­ций, и даже не посмотрев, как он работает.

– Верно. Но я видел, как он обращается с этой вороной кобылой. Он знает лошадей как самого себя, это уж точно.

Кэтлин кивнула. Тут у нее вырвался раз­драженный вздох.

– Лютер, ну почему папа не разрешает по­ехать мне за мустангами? Я езжу верхом не хуже любого из вас.

– Конечно, – согласился Лютер. – Не я ли тебя учил? Но там девушке не место. Ладно, ладно, – поднял он руки, предупреждая ее воз­ражения. – Не в том дело, что ты плохо ез­дишь или у тебя не хватит сил. Просто, когда мужчины выслеживают табун мустангов, им не до того, чтобы следить за своими манерами и языком. Ты будешь их стеснять. К тому же это тяжелая и грязная работа, да и опасная очень. Лучше тебе остаться дома со мной и Поли, тогда и твоему отцу не придется волно­ваться за тебя.

Плечи Кэтлин уныло опустились. Если даже Лютер был против ее поездки, значит, у нее нет ни единого шанса.

– Они отправятся рано, – сказал Лютер, встав и взяв в руки шляпу.

Кэтлин кивнула:

– Спокойной ночи, Лютер.

Кэтлин стояла на крыльце и смотрела, как мужчины уезжают со двора. Это несправедли­во, думала она с раздражением. Они уезжают и будут там весело проводить время, а она должна сидеть дома. Она вспомнила, как слу­шала рассказы Лютера о том возбуждении, ко­торое испытываешь, глядя на скачущий табун диких лошадей, о захватывающей погоне по прерии… Он говорил, что это незабываемое зрелище. Кобылы и жеребята бешено скачут, а их хвосты и гривы развеваются, словно фла­ги на ветру, а жеребец бежит рядом, кусая бока отстающих лошадей. Кэтлин взглянула на са­рай. Большие табуны исчезали по мере того, как все больше и больше переселенцев продви­галось на запад. Дикие лошади оттеснялись с земель, дававших им корм, изгородями фер­меров. Многих молодых животных ловили и приручали, старых браковали и убивали. Ка­кую-то роль играли в этом и индейцы, кото­рые в хорошее время использовали лошадей как транспорт, а в плохое – как пищу.

Кэтлин нахмурилась: может быть, это последний дикий табун в окрестностях. Если она не увидит его теперь, у нее может больше и не быть такой возможности.

Девушка встряхнула головой и направилась в дом. Она надела вытертые джинсы и шерстя­ную рубашку с длинными рукавами. Бросив запасную рубашку, куртку, щетку и гребешок в седельную сумку, она побежала к сараю.

Поли нахмурился, увидев, как она привя­зывает сумку к седлу:

– Куда это вы, мисс Кармайкл?

– С отцом.

– Мисс Кармайкл, стойте! Черт возьми, твой отец снимет с меня за это шкуру! – закричал Поли вслед девушке, галопом вылетевшей со двора.

Рэйф ехал в отдалении от Брендена и осталь­ных. Было слишком очевидно, что его присут­ствие никем не приветствуется. Несмотря на настойчивость Кармайкла и уверения Лютера, что Рэйф на ранчо долго не задержится, осталь­ные отказались его принять. Впрочем, Рэйфу все равно. Ему нравилось ехать одному, не за­дыхаясь в пыли, поднятой теми, кто впереди.

Его мысли вернулись к Летнему Ветру… Он впервые заметил ее в тот вечер, когда ее отец объявил, что его дочь стала женщиной. Во вре­мя последовавшего за этим четырехдневного празднества Рэйф смотрел на нее с новым ин­тересом, впервые заметив, как ее глаза следят за ним, как она улыбается ему – скромно и в то же время призывно, как весело звучит ее смех.