ридоре, покачиваясь из стороны в сторону и негромко канюча:

— Уй, бля, уй, бля.

Только сейчас Константин почувствовал, что напряжение схватки спадает. Глубоко вздохнув и выдохнув несколько раз подряд) он успокоился, поправил съехавший набок галстук, снял со спинки стула пиджак, надел его и застегнул на все пуговицы.

— Василий, глянь-ка, сзади все нормально? — сказал он, поворачиваясь спиной к Трубачеву. — Дырки не видно?

— Порядок.

— Ладно, так что им от тебя надо?

— Как тебе сказать, — вздохнул Трубачев, — хотят, чтобы я сваливал отсюда.

— Почему?

— Они же местные, собираются свой союз зарегистрировать. А может, уже зарегистрировали.

— Не понимаю, — искренне удивился Константин. — Ты точно знаешь, что они афганцы? Может, урла какая-нибудь?

— Не урла, точно — махнул рукой Трубачев. — Вон тот, Черт, служил в роте охраны Сороковой армии. А Гаврила — спецназовец.

— Не может быть, — вырвалось у Константина.

— Еще как может.

— Так что же это за херня получается? Там все вместе воевали, под одними пулями ходили. А как домой вернулись, так готовы уже и глотки друг другу перегрызть. За что? Объясни, Василий.

— За что? За деньги, конечно. Льготы у нас, понимаешь? Кто раньше сел, тот раньше съел.

— А вместе никак нельзя?

— Я им предлагал. Но они говорят, что я самозванец и чтобы убрался отсюда.

— Неужели нельзя договориться? Нас же мало.

— Двоим на одном стуле не усидеть. Гаврила наконец очнулся и привстал на полу, держась рукой за ушибленный затылок.

— Ну ты и приложил меня, — хрипло сказал он, глянув на Константина.

— Мужики, я же вас предупреждал, — сказал Трубачев, — это Костя Панфилов. Не надо с ним связываться.

Константина охватило странное чувство брезгливости, перемешанное со стыдом и болью. Болью не физической, но душевной.

Армейское братство, скрепленное кровью и общей судьбой, рушилось прямо на глазах. Неужели нет в этом мире ничего надежного и настоящего?

— Ты где служил? — спросил Константин своего поверженного противника.

— Триста семидесятый отдельный отряд спецназа Двадцать второй отдельной бригады.

— Да какой же ты, к едрене матери, спецназовец, — взорвался Константин, — если на своего брата прешь?

Гаврила угрюмо молчал. Константин замахнулся на него кулаком.

— Сучий потрох!

Внезапно накатила горячая волна ненависти и презрения. Но Константин все-таки смог сдержаться. Опустив подрагивающий кулак, он мотнул головой, будто пытаясь избавиться от наваждения.

— Кто их прислал? — обратился Константин к Василию. — Или они сами по себе?

— Да есть там один. Матвеев его фамилия. Они его зовут Матвей.

— Где его можно найти?

— Не знаю. У этих спроси.

— Слышишь, ты, спецназовец, где твоего Матвея найти?

— Зачем он тебе? — хмуро поинтересовался Гаврила.

— Побазарить хочу. Ну?

— Мы по вечерам тренируемся в спортзале четвертого ПТУ.

— Проваливай с глаз моих долой и Черта своего забирай. А то вам долго еще не придется тренироваться.

Гаврила тяжело поднялся и, припадая на левую ногу, вышел из комнаты. В коридоре он помог подняться с пола своему спутнику, и вскоре непрошеные визитеры покинули подвал. Константин еще на минуту задержался — выкурить сигарету.

— Не думал я, что в этой жизни все так обернется.

— Вот поэтому я и не хотел возвращаться на гражданку, — сказал Василий. — Там все казалось проще. Свои, чужие, «духи» на одной стороне, мы на другой. Нет нам здесь места.

Константин долго молчал, дымя сигаретой. Все происшедшее не укладывалось у него в голове. Что-то не то происходит вокруг… Что-то не то.

Если даже люди, прошедшие бок о бок через огонь и смерть, готовы забыть обо всем и перегрызть друг другу глотки только за право доступа к кормушке. Да что же это за братство?

Кому верить, кроме самого себя?

Какой правде следовать, кроме своей?

Кто может дать на это ответ?

Глава 11

— Добрый день, Наталья Дмитриевна, — обратился Константин к пожилой медсестре, возившейся с документами за стойкой приемного отделения городской больницы.

Она подняла взгляд, и тут же на ее лице появилась приветливая улыбка.

— А, здравствуй, здравствуй, касатик.

Одет-то ты как хорошо. Брата пришел проведать?

— Да. Как он там?

— Ох, — вздохнула она, — не знаю, что тебе сказать. Все так же, без перемен.