– Могу и дальше. То, что вчера к тебе боярин Федор приехал, я знаю, то, что вы с ним полночи за разговором просидели - тоже. Сидели только вдвоем, тихо, и выпивки вам принесли совсем чуть, а больше вы не требовали. И спал ты после того разговора плохо и мало - вон глаза какие красные, а рожа серая. С хорошими вестями так не приезжают, значит, новости были плохие.

– Кхе...

– Дальше. Здесь у нас новости тоже невеселые. Хотели мы узнать: кто это к нам соглядатаев подсылает? Узнали. Легче от того стало? Нет, только забот прибавилось. Бунт мы подавили, легче стало? С одной стороны легче - зубы показывать в твою сторону теперь поостерегутся, но с другой-то стороны Михайлу теперь и взаправду Бешеным Лисом считают - на полном серьезе прозвище пристало, и не по доброму, а со злостью величают! Я, дядька Корней, очень хорошо знаю, как это - злые взгляды спиной чувствовать, на себе испробовал. И как эти взгляды в острое железо обращаются, тоже знаю. Ну и еще: семьи бунтовщиков ты выслал, но куда делись бабы, которые Михайлу прилюдно прокляли, никто не знает. А это - не шутки, если помнишь, Пелагея поклялась обоих сыновей воинами вырастить и в ненависти к Лисовинам воспитать.

– Кхе... было дело.

– А не приходило тебе в голову, что их люди Журавля увели? Бабы-то они бабы, но не холопки же, а жены воинов - рассказать о Ратном и ратнинской сотне могут многое такое, что и соглядатаям не высмотреть. Что ж получается? Мы, через Иону, кое-что о Журавле узнали, Журавль, через Пелагею и других баб, кое-что узнал о нас. И выходит, если задуматься, что столкновение между нами и Журавлем неизбежно, а возможности его нам толком неведомы. И тут является твой дружок Федор и приносит какую-то заботу извне! Очень вовремя! Хоть пополам разорвись!
– Алексей состроил вдохновенно-поэтическую мину былинника-сказитеся и протяжно загнусавил: - И призывает меня, после всего этого, воевода Погорынский боярин Корней Агеич, да вопрошает: "Почто на Анюте моей разлюбезной не женишься?". Яснее ясного: аз многогрешный воеводе надобен и ищет оный воевода привязь, которая меня возле него удержать могла бы, даже и в любой крайности. И так боярин Корней этой мыслью увлекся, что все на свете позабыл!
– Алексей в упор глянул на собеседника и добавил уже обычным голосом: - Даже и то, что никакой привязи мне не требуется.

Корней криво ухмыльнулся, показывая, что оценил насмешливую язвительность собеседника, и отрицательно покачал перед собой указательным пальцем.

– То, что тебе деться некуда, еще не привязь!
– невольно подтвердил он правильность догадки Алексея.
– Это тебе с Саввой болезным с места стронутся трудно, а был бы ты один...

– Один?!
– Алексею, все-таки, изменила выдержка и он подался вперед, упершись животом в край стола.
– Да пойми ты старый... обрыдло мне одному, как зверю... семьи хочу, дома нормального, житья человеческого!

– Ну, так женись!
– снова повернул на проторенную дорожку Корней.
– Будет тебе и дом, и семья, и житье человеческое, глядишь, и детишек еще прибавится. Вы с Анютой еще не старые... даже я, ветхий да увечный, сподобился, а уж вам-то!

Корней откровенно "бил ниже пояса" - с одной стороны подкидывал наживку, с другой, ставил младшего по возрасту собеседника в положение, когда по обычаю тот должен был начать уверять воеводу Погорынского в том, что тот еще совсем не стар, мужчина в самом соку, и вообще: "ноги в этом деле - не главное". Алексей на подначку не повелся:

– Не о том говорим!
– Старший наставник Младшей стражи досадливо повертел головой, но сила обычая все же взяла верх: - Благодарствую, конечно, на добром слове, честь мне великую оказываешь, батюшка Корней, и без того облагодетельствован тобой непомерно, до конца дней своих молить о тебе Господа...

– Будет дурака-то валять!
– прервал Алексея воевода.
– Вижу же, что злишься, хоть обычай и блюдешь... ладно, хоть блюдешь, от других-то и того не дождешься. В чем дело, чем недоволен?

– Прости, что перечить осмеливаюсь...

– А ну, кончай!
– Корней снова повысил голос.
– Что ты кривляешься, как... как Кузька в циркусе?

Оба собеседника озадаченно умолкли - Корней, сам изумившись пришедшему в голову сравнению, Алексей, не поняв о чем идет речь.

– Кхе...
– Корней ухмыльнулся, вспоминая пребывание в Турове и враз подобревшим голосом спросил: - Так что тебя не устраивает? С Анютой у тебя все сладилось, Савва твой к ней душой прислонился, со мной породниться, сам говоришь, честь великая, и я не спорю: зятем видеть тебя буду рад и... да чего уж там, прав ты - нужен мне человек, которому, как себе верить буду... Лавруха-то мой мякина мякиной - нет в нем братниной твердости, и не будет.
– Воевода запнулся и добавил уже совсем негромко: - Эх, Михайле бы годков десяток прибавить, в отца покойного пошел...
– Еще немного помолчал и, тряхнув головой, словно отгоняя пустопорожние мечтания, повторил вопрос: - Так что тебя не устраивает?

– Все так, дядька Корней.
– Отозвался Алексей.
– И с Анютой, и Савва, и честь... да только... Ну поставь себя на мое место! Кто я? Ни кола, ни двора, сотник без сотни, погорелец беглый. Кем в семью войду, приживалкой? Женюсь или за жену выйду? Кем себя чувствовать буду, что люди обо мне говорить станут? Из милости подобрали, с бабой благополучие себе приспал?

– Сам говорил, что на сплетни наплевать...

– Это не сплетни, это моя цена в людских глазах! На всю оставшуюся жизнь! Как бы ни сложилось, что бы ни произошло, всегда найдется кто-то, кто попрекнет или усмехнется. А я ведь не стерплю - кровь пущу. Но даже и это не самое страшное, страшнее другое - постоянно ожидать насмешки или попрека. Всю жизнь, каждый час! Ты бы так смог? И можно ли полностью доверять тому, кто, вместо того, чтобы о деле мыслить, постоянно оглядывается: что обо мне подумают, что скажут? Тебе надежный человек нужен или такой, который однажды Ратное и ратнинцев возненавидит? Не боишься, что из меня опять Рудный Воевода вылезет?

– Ну, ты, Леха, страхов развел...

– Погоди, дядька Корней!
– Алексей уже не обозначил, а полностью воспроизвел останавливающий жест, выставив перед собой руку ладонью вперед.
– Еще об одном подумай! Сам говоришь, что Анюта тебе, как родная дочь, так за что же ты так ее унижаешь - в ошейник для нужного тебе человека превращаешь? Она же умница, все понимает...

– Ну, Леха, это ты уж и совсем заехал! Унижаю, скажешь, тоже... Стезя у баб от веку такая. Ибо сказано... э-э... "Она - сеть, и сердце ее - силки, руки ее - оковы". Вот!