Но теперь все эти интеллигентские, рациональные построения разом отлетели от Алексея. Стоя под высоким куполом в храме, с необыкновенной остротой он ощутил, что нуждается не в беспристрастности некого Верховного Судии, а в том, чтобы этот Некто схватил его за шиворот и вытащил из беды. Вот во что столетиями верили простые люди! И так ли примитивна эта вера?

Глядя на какого-то плохо одетого человека, который распростерся на коленях у солеи, припав лбом к холодным плиткам пола, Звонарев подумал: “Разве Божий мир — это зал некого Высшего суда? Когда еще будет тот Суд! А люди просят у Бога милосердия, которого так мало вокруг! Можно помогать самому себе, отвечать на все вопросы, делать все правильно, но мир не станет от этого милосерднее. Вот я один, окружен со всех сторон врагами, и на кой ляд сдались мне правильные ответы? Какая разница, правильные они или неправильные? Что от этого меняется? Сказано: “Милости прошу, а не жертвы”! Мы ждем от Бога милосердия, а он от нас — вот и вся премудрость… Человек лежит на полу в храме, просит, некуда ему больше пойти, не у кого больше просить. Милосердия в мире мало, потому что оно растворено в равнодушии и зле. Для того, наверное, и существуют церкви, чтобы собирать где-то его драгоценные крупицы”.

Не зря говорят — “собор”! Крупинка золота сама по себе ничто, а вот из тысячи крупинок выплавляют монету. Но монету не поделишь, ее можно отдать лишь одному человеку. Очевидно, Бог дарует милосердие тому, кто больше в нем нуждается. Кто сильнее попросит… В мире очень много золота, но если его, включая и то, что лежит в земле, разделить поровну между всеми людьми, то они получат по той же самой монетке. Точно так же, наверное, обстоит и с милосердием. Его в мире не мало и не много, а ровно столько, сколько людей. Взывая о милосердии, ты либо просишь у кого-то другого монетку, либо отдаешь кому-то свою.

“Не о сценарии надо было думать, когда Кубанский рассказывал о деле игумена Парфения! А о том, что вынес этот невинный человек, злодейски убитый, растерзанный, сожженный на костре, лишенный достойного погребения. Тогда, глядишь, ты был бы достоин милосердия… А у тебя сердчишко забилось, когда услышал о трех тысячах…”.

Он, как умел, стал молиться за упокой отца Парфения. Но холодный интеллигент, приверженец “теории невмешательства”, насмешливо наблюдал за ним со стороны. “Как же, как же, слышали: “Чем больше человек отдает, тем больше получает”! Ключевое слово все равно — “получает”! Ты и о милосердии размышляешь, как о кассе взаимопомощи!”.

От этой раздвоенности, от невозможности просто помолиться, без всяких задних мыслей, как простой человек из народа, ему сделалось так тяжело, что он едва не зарыдал. “Господи! — взмолился он. — Господи милостивый! Я жалкий, несчастный… Господи, помоги мне!”.

Потрескивающие огоньки свечей и лампад раздвоились, поплыли куда-то от слез, навернувшихся на глаза. Алексей стоял, повесив голову. Было их двое в пустом храме: он да человек, неподвижно лежащий перед иконостасом. “По твоей теории, ему помощь нужнее, — подумал Звонарев. — Господи, помоги ему! А ты ступай себе своей дорогой”.

Он вышел из церкви, спустился в подземный переход, по-прежнему глядя себе под ноги. Навстречу ему быстро шли какие-то люди. “Вот он!” — сказал знакомый голос. Внутри у Алексея все оборвалось. С обреченностью приговоренного он поднял глаза и увидел… Сергея Петровича Черепанова собственной персоной и с ним еще двоих мужиков, высоких и крепких, как на подбор. Все были в штатском.

— Вот он! — указывал Сергей Петрович на Звонарева своим спутникам. — На ловца и зверь бежит. Что же вы, батенька, бегаете, как заяц? Вот сейчас мы наденем на вас наручники, и вы перестанете бегать.

— А надевайте! — тряхнул головой изумленный и обрадованный встречей Алексей. — Так будет лучше. Только не отправляйте, Христа ради, в тюрьму КГБ!

— Клиент дозрел, — переглянулся Черепанов с незнакомцами. — Не надо самодеятельности, вот что я вам скажу, Алексей Ильич. Вы куда направляетесь, если не секрет?

— На встречу с одной девушкой.

— Ах, вот как! Понимаю. Но придется ей подождать.

— Не думаю. Видите ли, это дочь полковника Трубачева.

Черепанов и незнакомцы снова переглянулись.

— Уже успели встретиться? Или так и было задумано? — В подземном переходе голос Сергея Петровича раздавался довольно гулко.

Звонарев настороженно оглянулся. Сзади никого не было.

— Вы бы не так громко… — пробормотал он. — Тут много ушей. Обложили со всех сторон…

Черепанов сразу стал серьезным.

— Ну, тогда пошли, — кивнул он. — Знакомьтесь: майор Геннадий Викторович Вострюков из Главного разведывательного управления Генштаба. Павел Васильевич Гонцов, капитан следственного отдела КГБ. Они мне очень помогли продвинуться в нашем деле. Подробности потом, скажу лишь главное: Немировский действительно существует, и он действительно взял у вас подписку.

Алексей уже ничему не удивлялся. Он только усмехнулся, покосившись на капитана Гонцова:

— Ну, вот видите — они вас, военную прокуратуру, водили за нос, а вы мне говорили: не малодушничайте… Ясно вам, в какой переплет я попал?

— Теперь уже не только вы, — весело сказал Черепанов. — Ну, идемте, чего вы стоите? У нас есть вопросы и к Наталье Трубачевой. — Он взял Звонарева под локоть и увлек к выходу из подземного перехода. Вострюков и Гонцов последовали за ними.

— Почему же они морочили вам голову? — допытывался на ходу Алексей.