Шрифт:
И думаю я: здоровье не поберечь ли?
Как Вы смотрите, Волк?
Для здоровья Стивенсона я снова перечитывала.
Очень тихо живу, как видите.
Но вот про Струфиана — пылко мечтаю. Но совсем нельзя дозвониться Штопаному! И ведь, главное, слышит, небось, автоматную пищалку, так нет, чтобы повесить трубку! — всё лопочет, лопочет — сил нет!
Очень хочу в мою деревню весной, но опять боюсь, что если так буду чувствовать себя, то не выбраться… Тут, в загранице, вижу, как соскучилась!
Купила я тут для всех книжонку новую про сионизм: ухи вянут! Это как бы сборник резолюций ООН про землю обетованную.
Ну, Волк, прощаюсь и остаюсь пребывать
Ваш Мрвй.
18 июля 1980 г.
Перечитала свою рецензию на Вас1 и подумала 2 мысли: 1) очень уж она хвалительная (но вообще она мне понравилась), просто патока, мёд и амброзия; 2) я теперь — в о л к о в е д. (Муравей-волковед.) П. ч., можно сказать, заложен теперь камень в науку — волковедение.
Перечитала свою речь про Вурдалака2. Изумительная! Прекрасная! Только жаль, что наука неблагозвучно называться будет: упыриана!…
“Малый Вепсятник” (“Наш современник”) наконец вежливо вернул мне Блока. Подумать только: не потеряли! Какие благолепные, умытые вепсы!
Вепс Касмынин, между тем, не так плох (пока): снял только несколько стишков, причём 2 — действительно плохих, а за остальные буду воевать, хотя я прекрасно и тут вепса Касмынина понимаю.
Всё-таки, Волк, я Вас люблю.
Но если Вы ещё раз мне свою партийную скромность в нос сунете — очень рассвиреплюсь!
К пленуму по поээии я сочиню на бумажке речь — прекрасную, как про Вурдалака, и столь же неуязвимую. Ах, жаль, что не скоро еще!
(Но Вы должны как бы про это не знать — и за меня не отвечать, мол.)
Привет всем дома.
Ваш Мрвй-влквд.
9 августа 1981 г.
Я вот почему, Волк, посылаю Вам книжку: п. ч. Вы ничего не читаете, так, может, хоть её прочтёте — она маленькая, дня за 3 можно прочесть!3
Теперь, поведясь с Медведем, Вы и грамоте забудете: он быстро Вас отучит. И помрёте Вы, Волк, в невежестве, в тоске, на задворке Вепси.
П. ч. — от бескнижья — у Вас совсем не работает ни ум, ни душа, а только ноги бегают. Срам и стыд!
Мою книжку можете не читать: Вы её всё равно не поймёте. Вы думаете, в ней — эпитеты и прочая мура, и цитировали в своей внутр. рецензии разного шмеля — как он, мол, одет и обут… А дело не в том, отнюдь. Дело в том, что в ней, Волк, — весьма небывалый, давно не высказывавшийся (содержится) некий национальный характер (он весь, м. б., в интонации и в разном невидимом), и такого (вепсьего характера, а не просто вепсьей программы, например) в 100 раз больше тут, чем, например, в Волчьей книжке, и потому енот Мрвья ненавидеть будет
А Вы, Волк, зазнались и ничего не понимаете!
Мрвья Вы не цените, Волк, и лень Вам пособить Мр-вью.
Стыд и срам!
Вы даже статью Мрвьиную не в силах прочесть, и Мрвей рассердится, всё отнимет и никогда больше ничего не подорит!
13 мая 1982 г.
Спасибо за все слова о моём Сальери!1
Журнал дошёл до меня только вчера.
Что сказать?
Это, Волк, не умрёт! Мне кажется, я могу спокойно помереть: хоть сегодня… П. ч. это останется надолго-надолго, и я могу только бога благодарить, что он сподобил меня, Волк, “сосуд скудельный”, столько всего сказать — родного, больного, правдивого, сердечного столько…
В жизни не испытывал Мрвй такого опустошительного счастья: да, Волк, я как во сне принимаю все эти дни “отклики”, и они и не смущают меня, и не радуют, а просто я тоже “буду любезен народу”, “долго”, п. ч. это сочиненье, в учёте всех даже жанров, — лучшее из всего, что я “видел и слышал” за ряд лет.