Заглянув с лестницы в окно башни, он увидел трех сторожей, которые при свете восковой свечи играли в деньги. Вопреки приказу хозяина, они оставили свои посты в башнях и коротали ночь за более приятным занятием. На столе лежали кучки серебряных акче [64] . Сизая копоть свечи поднималась к потолку.

Звенигора усмехнулся, представив, как вытянутся их лица, когда через минуту он откроет ворота и в замок ворвутся повстанцы. Но в это самое время где-то во внутренних комнатах второго этажа раздался отчаянный вопль женщины. Он сразу же затих, оборвавшись на самой высокой ноте, но успел спутать все расчёты Звенигоры.

Охранники, услыхав крик, вскочили из-за стола и бросились к оружию. Кто-то из них опрокинул свечу — стало темно. Послышалась ругань. Хлопнули двери.

Звенигора спрыгнул вниз. Затрещали кусты, затарахтела какая-то пустая бочка, неизвестно зачем поставленная в углу.

Звенигора кинулся к башне. Здесь на него налетел перепуганный часовой. Увидев блеск сабли, он бросился в противоположную сторону, однако Звенигора успел подставить ему ногу, и тот рухнул на землю.

Где-то вверху вспыхнул факел, загалдели встревоженные голоса.

Не ожидая товарищей, Звенигора вихрем помчался к воротам. Эфесом сабли выбил тяжёлый дубовый клин, и под натиском повстанцев, напиравших снаружи, ворота распахнулись настежь. Чёрная грозная толпа с рёвом хлынула во двор замка.

С верхней галереи гарема прогремело несколько выстрелов. Запылали факелы, освещая двор.

Выбежала наружная стража Гамида. Завязался рукопашный бой. Звенигора вместе со всеми куда-то бежал, кого-то рубил саблей, выкрикивал угрозы. Когда принявшие первый натиск стражники пали и повстанцы начали штурмовать двери дома, с галереи и окон на головы им посыпались металлические подсвечники, стеклянные вазы и глиняные горшки, ковры и перины, тяжёлые дубовые скамьи и посуда.

— Закрывайте двери! Заставляйте их шкафами! — послышался сверху голос Гамида. — Мы перестреляем эту погань из пистолетов!

— А, ты здесь, бешеный шакал! — вскричал Мустафа Чернобородый. — Клянусь аллахом, настал твой смертный час! Выходи сюда, трус, на честный поединок! Я отомщу тебе за свою семью, которую ты пустил по миру, пока я защищал нашего падишаха от неверных! За мою землю, захваченную тобой хитростью и обманом! За оскорбление наших дочерей и сестёр!.. Молчишь? Боишься? Ты знаешь, подлый, что пощады тебе не будет, и трясёшься за свою паскудную жизнь! Трясись! Скоро мы доберёмся до тебя!.. Эй, друзья, дайте сюда огня — выкурим лисицу из норы!

— Подожди, Мустафа! — крикнул Бекир. — Там моя дочка Ираз! Не надо поджигать! Мы и так возьмём Гамида и его собак! Исмет, Арсен! Друзья! Несите сюда бревно — выбьем дверь! Захватим Гамида живьём!

Возбуждённая битвой толпа с криками и воплями ударила крепким бревном в дубовые двери раз, второй… Затрещало дерево. Вздрогнули каменные стены. В чёрный проем, откуда блеснуло пламя выстрела, ринулись повстанцы…

Звенигора ворвался внутрь одним из первых, сзади с факелом в руке бежал Яцько. Паренёк ни на шаг не отставал от своего старшего друга.

В кровавых отсветах факелов на мрачных переходах селямлика Звенигора сразу узнал Гамид-бея, который выбежал из боковой комнаты и, увидев повстанцев, шмыгнул куда-то в сторону.

— Стой! Стой! — закричал казак и выстрелил из пистолета.

Но пуля, видно, не попала, ибо дородная фигура спахии исчезла в темноте. Навстречу Звенигоре выскочили охранники Гамида — Осман и Сулейман. Узнав невольника, они с рёвом кинулись на него, извергая проклятия.

На просторе они, конечно, имели бы преимущество, но здесь, в тесном помещении, освещённом только факелом Яцька, мешали друг другу, и Звенигора теснил их к площадке, соединявшей селямлик с гаремом.

На площадке сразу стало свободнее. Осман, более хитрый и находчивый, оставил Сулеймана драться один на один с Звенигорой, а сам в темноте обежал колонну, чтобы напасть на казака сзади.

— Арсен! — вскрикнул Яцько, заметив врага.

Но в пылу боя казак его не услышал; отбив выпад Сулеймана, он пронзил клинком ему грудь.

Не думая о смертельной опасности, Яцько кинулся наперерез Осману и, когда тот уже замахнулся на Звенигору, ткнул ему в лицо горящий факел.

Душераздирающий вопль перекрыл шум и грохот боя. Осман выпустил саблю и, отшатнувшись, схватился руками за лицо. С головы слетел каук. Как молния сверкнула сабля Звенигоры и опустилась на блестящее, бритое темя врага.

Осман тяжело осел и с глухим грохотом покатился вниз по деревянным ступеням.

— Спасибо, братик, — обнял Звенигора паренька. — Молодец! Из тебя будет настоящий воин. Бери Османову саблю — она твоя по праву.

Яцько схватил саблю. Окрылённый похвалой, он словно вырос и готов был броситься за Звенигорой куда угодно, даже в пекло.

Тем временем люди Чернобородого ворвались в гарем. Оттуда донёсся дикий женский вопль и плач детей.

Впереди всех мчался Исмет. С факелом в одной руке и саблей в другой, он нёсся узкими переходами, ногой выбивая двери в комнаты.