— Ну ладно, мы пошли!

Рой понял, что сказал Томи, и прыгнул к двери — уже съел свою порцию и теперь нетерпеливо ждал Томи. Но не успел Томи выйти в переднюю, как зазвонил телефон.

— Томи Лехто слушает.

С минуту в трубке молчали. Затем хриплый мужской голос произнес:

— Слушай, малец, скажи своей матери, что каждое слово насчет этой паршивой собаки верно. Спровадьте ее куда-нибудь, не то вам придется худо!

На том конце провода повесили трубку.

Из кухни вышла мать.

— Это звонил человек насчет собаки?

— Да. — Томи заметил усталость и отвращение на лице матери. И страх. — Он что, звонил много раз?

— Я не считала, — ответила мать. — Когда человек звонит и не называет своего имени, такой звонок не стоит принимать в расчет.

Конечно, это было не так. Звонки на мать действовали. И возможно, подействовали бы на кого угодно.

— Я не говорила отцу, — сказала мать. — Но если это будет продолжаться, мне придется сказать. Никогда не знаешь, чего можно ожидать от такого типа. Это может быть опасно.

Мать потеряла бы самообладание, расскажи он ей о ночном визите в переднюю Саариненов!

Томи был доволен, что сумел держать язык за зубами. Женщины Сааринены мигом доложили бы обо всем матери.

— И кто бы это мог быть? — продолжала мать, словно разговаривая сама с собой. — Этот человек, должно быть, многое про нас знает. Про собаку и прочее. И он никогда не звонит, когда отец дома.

— Может, это Паршивец Хилтунен? — высказал предположение Томи.

— Куда ему! — резко сказала мать. — Хилтунен может зловредничать, но он не из тех, кто звонит по телефону, не называя своего имени.

Томи тоже так думал. И не мог себе представить никого из обитателей домов-башен, способных на такое. Но вот человек с дробовиком был, безусловно, способен. Он возненавидел собаку и мог сделать что угодно.

— Это, должно быть, какой-то круглый дурак, — решил Томи. — Я и Рой как-нибудь побеседуем с ним, если он объявится.

Рой ходил от Томи к матери и обратно, лизал Томи в щеку и вновь возвращался утешить мать.

— Ну, старина, пойдем разносить рекламы!

В прихожей он дал собаке небольшую корзинку. Рой нес ее в зубах. В корзинку вмещалось два десятка реклам. Когда Томи на прошлой неделе в первый раз раздавал рекламы, он полагал, что Рой будет ему толковым помощником. Но собака есть собака. Некоторое время она разделяла с ним его хлопоты, но потом забывала о работе, как малое дитя. Разумеется, она не была воспитана как рабочее животное. Движимая инстинктом, собака может часами бегать по следам дичи, но о работе она забывает через несколько минут, учуяв какой-нибудь привлекательный запах.

На возню с собакой у Томи уходило больше времени, чем на распространение реклам, и корзинка была для Роя прежде всего игрушкой.

— Ты большая дуреха с волосатой мордой, — говорил Томи овчарке, когда они шагали по улицам. — Ты мнишь себя бог знает кем, потому что у тебя есть корзинка, а в корзинке чуточку бумаги. Совсем как маленькие ребятишки на тонком льду канавы Тиитинен.

Обычно каждую осень случалось так, что кто-нибудь из ребятишек по пояс проваливался в воду. Ребята постарше сперва подзуживали маленьких: «Вот слабо тебе перейти здесь на тот берег». И всегда выискивался какой-нибудь дурачок, который, желая показать себя, попадался на эту удочку. Он ужасно задирал нос, если ему удавалось перейти канаву, и воображал, что другие и вправду хвалят его. Либо плача отправлялся домой переодеваться во все сухое, когда проваливался под лед под всеобщий смех и улюлюканье.

«Таким легковерным человек остается всю жизнь, — утверждал дедушка Жестянщик, когда с ним обсуждали эти события. — Маленьких науськивают, заманивают похвалами, большим дают побрякушки-ордена и почетные титулы. Ради маленького кусочка металла люди убивают друг друга и бегают, задыхаясь, до изнеможения. А другие сидят, смотрят на это зрелище и кричат «ура».

У дедушки Жестянщика было время для размышлений. Он делал водосточные желоба и простые, легкие, плоские крыши. Бабушка Жестянщица говорила, что он вынужден целыми днями разговаривать сам с собой, так как в шуме, который он производит, он не может слышать, что говорят ему другие, а те не могут слышать его.

Томи доверял дедушке Жестянщику.

«Не переставай всю жизнь сомневаться в себе, — убеждал его дедушка Жестянщик. — Человек не замечает, как его начинают обводить вокруг пальца, и сам же помогает тем, кто выставляет его на посмешище. Вроде Лункреени. Посмотри через улицу. У него во дворе жестяной драндулет шести метров в длину. На нем плохо ездить по городу, уж больно там тесно. А для узких дорожек среди этих домишек он слишком широк. И не вмещается в гараж. Но нужно быть большим, если хочешь, чтобы тебя замечали. Лункреени правильно объясняет, зачем ему нужно быть большим. И сам в это верит».

Иногда Томи казалось, что дедушка Жестянщик чуть-чуть завидует Лункреени. Он говорил о нем довольно часто. Они, Лункреени и дедушка Жестянщик, в молодости вместе плавали по морям и океанам. И теперь они были хорошими друзьями: мылись в бане то у одного, то у другого, помаленьку тянули пиво, а затем вместе слушали болтовню бабушки Жестянщицы и жены Лункреени. Томи видел, как они перемигиваются. Но кое в чем они все же отличались друг от друга. Лункреени без конца говорил об автомобилях, о том, какой лучше купить и как кому в жизни повезло. Дедушка Жестянщик рассуждал о книгах, о рыбалке и о политике.