– А эта красотка, с которой ты милуешься, кто она? – вдруг спросила Миледи и закинула ногу на ногу, намеренно коснувшись меня своей легкой стопой.

Я прекрасно знал, что ей хорошо известно, кто она, но решил не выказывать свою осведомленность.

– Девочка из «Пчелы Майя».

– Кто она тебе? – уточнила Миледи.

– Жена, любовница и дочь в одном лице, – сказал я.

– Хорошо, что не мать, – не без сарказма заметила она, и я понял, что чувство собственницы в ней по-прежнему главенствует, оно не имеет срока давности и распространяется на всех мужчин, имевших несчастье когда-либо любить ее, без исключения.

Тем временем в клетке объявился Ирокез: ему предстояло вступить в схватку с семью змеями. Обкуренные каким-то наркотиком, гадюки Русселя вели себя чрезвычайно агрессивно – свивались кольцами, чуть ли не выворачивались наизнанку, как черви, насаживаемые на рыболовный крючок, и бросались на ограждение. Ирокез в мгновение ока искромсал их индейским ножом. Последняя недобитая гадюка исхитрилась-таки цапнуть его за предплечье. Он откусил ей голову, снял кожу и перетянул, как жгутом, руку змеиной узорчатой лентой. Затем, уже выйдя из клетки, прилюдно высосал яд и прижег рану раскаленным на ритуальном огне лезвием.

– Не так ли ты поступил с нашей любовью? – вполголоса произнесла Миледи, задумчиво глядя на Ирокеза.

– Он мог умереть от змеиного яда, – парировал я. – У него не было другого выхода.

– У тебя был...

Эта наглая, чудовищная ложь заставила меня рассмеяться ей в лицо: она переигрывала, причем переигрывала откровенно грубо. Словно почувствовав фальшь, сквозящую в каждом ее слове, Миледи оскорбленно замолкла и устремила свой затуманенный слезами (боже, как она умела эксплуатировать мужскую жалость!) взор на арену, где готовился к поединку с бультерьерами очередной участник.

– Не знаю, что заставило тебя податься с стрит-файтеры, – неожиданно переменила тему Миледи. – Я еще могу понять: голливудский зал Палладиум, мальчики-японцы, доступные девочки, всемирная известность, деньги, наконец. Но здесь...

– Здесь тоже деньги, и, судя по всему, немалые. «Я знавал сыновей всадников и сенаторов, добровольно становившихся гладиаторами».

– Откуда это?

– Из романа Генрика Сенкевича. Но суть не в этом. Я работаю только на самого себя и рискую только своей жизнью. Я свободен.

– Сомнительная свобода. Ты не женат?

– Я почти разведен.

– Эта юная леди на что-то претендует?

Она, конечно, имела в виду Дашу.

– Эта юная леди достойна любви, как и любая другая женщина.

Мастеру шо-ру, вышедшему на арену с копьем-полумесяцем, бультерьеры выпустили наружу внутренности. У большинства присутствующих лицезрение кишок вызвало гримасу брезгливости, и лишь одна впечатлительная дама грохнулась в проход без чувств. Даши, к счастью, в этот момент в колизее уже не было.

Взбесившихся бультерьеров пристрелили на месте, но это не спасло от мученической смерти мастера шо-ру: через несколько мгновений он скончался.

– Я, пожалуй, пойду, – с трудом поднимаясь из кресла и испытывая приступ тошноты, смешанной с ощущением неуправляемого, самодовлеющего страха, проговорил я и спустился вниз. У меня кружилась голова и подкашивались ноги. Это был скверный признак. К Игнатию тем временем присоединился «пророк-злопыхатель» Илия; обычно он не присутствовал в колизее в дни проведения состязаний, но на сей раз решил превозмочь себя и пересмотреть свое отношение к «мерзостям, творимым в этом вертепе», чтобы поддержать нас морально.

– Кто эта женщина, с которой ты беседовал? – спросил меня он.

– Мария из Магдалы, – ответил я, не придавая особого значения сказанному.

– Она дьявольски красива, – восхищенно проговорил он.

– Очень точное определение, – согласился Игнатий. – И главное, отвечающее своей сути.

– Иисус выбрал бы именно ее. Представь меня ей, – попросил Илия.

– Это Миледи, друг мой, – предостерег его я, но он продолжал настаивать.

– Хорошо, я сделаю это в перерыве между боями. Если она, конечно, согласится до нас снизойти.

– Я буду очень признателен тебе, – горячо поблагодарил меня Илия. Мне казалось, радость его по поводу предстоящего знакомства с Миледи преждевременна; он слишком плохо представлял себе, в какой омут может затянуть его «одержимая семью бесами» вавилонская блудница, но жажда спасения этой грешницы через покаяние и религиозное просветление уже овладела его душой.

– Не судите меня строго, – сказал Илия. – Быть может, в доверительной беседе мне удастся вытащить из нее то, что мы собирались узнать уловками и хитростью. Я говорю о ее подельнике...