— Я бы не стал называть это отчаянием.

— Так говорит Эсма.

— Ну, может, она и не слишком далека от истины, — неохотно признал Кэм.

Один вид полунагой Джины, сидящей на кровати, мог бы довести его до отчаяния. Вскочив, она грациозно накинула пеньюар и подошла к мужу, словно победоносная роковая женщина.

— По-моему, здесь нечему радоваться, — буркнул он.

— Я не предполагала, что способна довести мужчину…

— До отчаяния, — закончил Кэм.

Ее губы чуть заметно улыбались, но глаза были серьезными.

— Иногда я чувствую себя так, словно уже постарела, не побыв молодой.

— Старая? Тебе сколько? Двадцать два? — Двадцать три. Достаточно старая, чтобы в первый раз выходить замуж, Кэм.

— Большинство гречанок выходят замуж после двадцати.

— Не знаю, как в Греции, а у нас я слышала, как женщин моего возраста или чуть старше называют высохшими старыми девами. Я думала, может… — Она умолкла.

— Ты хочешь сказать, что чувствуешь себя высохшей? — с недоверием спросил Кэм.

— Нет… просто… — Она долго затягивала пеньюар и наконец подняла голову. — Я замужем и поэтому слышу много разговоров о постельных делах.

— Могу себе представить. Женщины болтают о том, какое удовольствие они получают в постели.

Джина выглядела искренне удивленной.

— Наоборот, они чаще говорят о том, как удовольствие получают мужчины. Но я не… Совершенно ясно, что мужчинам нравятся очень молодые женщины. Ты сам это видишь. Супруги редко спят вместе, и у мужей есть любовницы. Притом не моего возраста, а значительно моложе.

— Эти мужчины не женаты на тебе. — Его руки скользнули по шелку ее волос к округлым плечам, коснулись груди, погладили восхитительный изгиб ягодиц. — Если бы мужчина был женат на тебе, он бы никогда не захотел никого другого. Ни моложе, ни старше.

— Ты не считаешь меня очень старой? — В ее глазах была неподдельная тревога.

— Очень старой для полового сношения? Ты в своем уме, Джина? Твой муж наверняка потащит тебя в постель, даже когда тебе будет восемьдесят пять и ты будешь еле двигаться.

Кэм рискнул взглянуть на ее тело и обнаружил, что пеньюар, несмотря на ее усилия затянуть его, опять распахнулся. Его грубый палец скользнул по розовому соску, и она издала звук, похожий на стон. Он повторил. И она снова вскрикнула:

— Джина, если я прикоснусь вот здесь? Тебе нравится? — Она молчала. — Тебе нравится?

— Очень приятно, — чуть слышно прошептала она.

Кэм положил руку ей на спину, она покраснела и смутилась. Тогда он без предупреждения втянул в рот один из ее восхитительных сосков. В конце концов, они ведь просто сидели и целовались.

Джина вскрикнула, ноги у нее подогнулись, и Кэм едва удержал ее в объятиях.

— Ты крикунья, — удовлетворенно сказал он. — Фактически, и я говорю это со всей уверенностью, ты одна из самых чувственных женщин, которых я когда-либо имел счастье целовать.

«Если не самая чувственная», — молча признал он.

Джина смотрела на мужа: в зеленых глазах желание и замешательство. Он улыбнулся и решил еще больше смутить ее.

— Значит, высохшая? — Левой рукой Кэм обнимал ее за талию, а правая скользила вниз и неожиданно легла на приятнейший из холмиков. Даже сквозь шелк он чувствовал жар. — Если бы твоя ответная реакция стала более явной, — хрипло сказал он, — мужчина вообще бы не покидал твою спальню.

Кэм уже не мог остановиться. Толкнув ее на кровать, он почти до конца разорвал ей платье и снова начал целовать, а его рука спускалась все ниже… ниже. Джина закрыла глаза и, тяжело дыша, вцепилась пальцами ему в плечи.

Наконец он владел той частью ее тела, которой так жаждал, которая была сейчас влажной, скользкой, пульсирующей. Когда он выпустил изо рта сосок, она сделала попытку отодвинуться, бормоча «нет» и другие глупости, но герцога это не интересовало. Он видел только великолепное тело, распростертое перед ним, и вожделенный треугольник волос.

Целовать ее там… Он поднял голову, и Джина тут же схватила его за руку, хрипло пробормотав:

— Кэм! Ты должен остановиться…

— Молчи, — отстранение прошептал он. — Молчи.

Его губы двигались по ее груди, придавая форму, облекая эту грудь в нечто более прекрасное, чем обыкновенный мрамор. Ее глаза затуманились, стали дымчато-зелеными. Он позволил своей руке действовать в ритме, который знал так же хорошо, как собственное имя.

— О, Кэм! — бормотала Джина, подчиняясь воле искусных пальцев.

Он жаждал лечь на нее и сделать то, что должно быть сделано. «Моя жена. Она моя». Возьми ее, требовали чресла. Возьми ее, убеждало сердце. И лишь назойливый голос в голове твердил: «Она не хочет тебя, она хочет вздорного маркиза».