Точно.

Семнадцать. Двенадцать присяжных. Оставшийся в живых детектив, который произвел арест, журналистка, которая писала о процессе, и судья.

Только журналистка чуть не провалила весь процесс. Может, она как раз в безопасности.

Но ведь она не завалила дело до конца? То есть подвела Шевалье. Как и Рид. Как и присяжные. Как и судья.

Судья Рональд Жилетт.

С твердой уверенностью он забрался в «кадиллак». Не проехал он и двух кварталов, как зазвонил телефон.

— Рид, — раздраженно ответил он.

— Слушай, прости, что я тебя так отшила, но пришлось, — сказала Морисетт. — Окано утром опять надрала мне задницу, понятно?

— Ясно.

— Но я решила, что тебе следует знать: мне звонил диспетчер службы спасения. Минут десять назад туда звонила Никки Жилетт, представилась, и связь оборвалась. Они набрали номер, откуда она звонила, но она не отвечала. Это был ее сотовый. Я звонила ей домой и на работу, но ответа нет, а в «Сентинел» мне сказали что-то странное. Я как раз собиралась тебе звонить, когда ты проходил мимо. Может, стоит поискать ее.

— Поищу, — сказал Рид.

— Я уже выслала наряд к ней в квартиру и в «Сентинел». Если ее найдут, я тебе скажу. К черту Окано.

— Спасибо. Я считаю, что Никки Жилетт — предполагаемая жертва. Одна из семнадцати, — сказал Рид и с жаром рассказал Морисетт свою версию. Морисетт выслушала.

— Ты уверен? — спросила она, и он услышал щелчок зажигалки.

— Ну, это мои соображения. Говорю же, это не точно.

— Блин. А что вообще точно?..

Ему самому не хотелось верить в эту теорию. «Дворники» стирали капли со стекла, и он без слов молился, чтобы все это оказалось ошибкой. Ему до боли хотелось верить, что с Никки ничего не случилось. И какая-то часть его думала, что так и есть. Но другая часть — та, где сидел логичный полицейский, — понимала, что это не так. Сердце окутала тьма, и его обуял страх, какого он еще не испытывал.

— Мама! Папа! — закричала Никки, открыв дверь из гаража в дом родителей и ворвавшись в кухню, но никто не ответил. Если не считать тиканья настенных часов и гула холодильника, стояла полная тишина. Сандра не готовила на кухне, но Никки вспомнила, что у нее сегодня выходной. Не работал телевизор, не было слышно и нытья матери.

Так где они? И почему свет такой тусклый?

— Мама!

Может, они поехали в больницу?

Обе машины стояли в гараже на своих местах; это Никки заметила еще по дороге. Но, может, они позвонили в «скорую» или друзьям? От тревоги сводило мышцы.

— Мама! — позвала она, стряхивая капли дождя с пальто.

И снова нет ответа.

Что-то не так. Совсем не так.

Ты просто нервничаешь из-за того звонка.

Она потянулась за телефоном и увидела, что в комнате мерцает свет. Это телевизор. Но звука не было.

Никки взяла радиотелефон, вошла в комнату и вздохнула с облегчением. Отец полулежал в любимом кресле, ноги на подставке, телевизор включен, но без звука. Наверное, спит и ничего не слышит.

— Господи, папа, как ты меня напугал, — мягко сказала она, надеясь, что он проснется, и положила телефон на стол. — А где мама? Она недавно звонила и тоже перепугала меня. — Он не ответил. Никки подошла к креслу и легонько тронула его за плечо. — Папа… — Молчание. В ней снова шевельнулось беспокойство. — Папа! Просыпайся. — Голову он уронил набок и дышал очень слабо. Или совсем не дышал? Сердце чуть не выскочило у нее из груди. — Папа! — Она наклонилась к нему, прислушиваясь, и стала трясти за плечо.

Но ни намека на дыхание не исходило из его легких.

— Нет… о господи, нет… папа! Папа!

Потом она увидела кровь. Не на нем — краем глаза она заметила, что из холла течет тонкая красная струйка.

— Мама…

Сердце ушло в пятки. Только не это! Откуда кровь? Откуда? Мать ранена? Волоски на руках стали дыбом, и тут она услышала слабый стон. Голос мамы.

— Мама, я иду, я помогу! — воскликнула она, побежала в холл и тут услышала шорох за спиной — шаги из кухни.

Обернулась.

И увидела его.

Окровавленного и мокрого. Жестокое застывшее лицо, глаза сверкают под высоким лбом, а клок мокрых волос так дико падал ему на глаза, что она закричала. В одной руке он сжимал шприц для подкожных инъекций. В другой — окровавленный охотничий нож.

Гробокопатель.

Ее душу стиснул ледяной ужас, когда она узнала его.

— Где моя мать? — требовательно спросила она, отступая. Бешено бился пульс.

Он не ответил. Только огонек удовлетворения светился в его взгляде.

— Если ты что-то с ней сделал, я убью тебя, ты, чокнутый мерзавец, — прошипела она, отступая. В кладовой находились заряженные ружья, в кухне — ножи для мяса, а всего в трех шагах от нее, на столе, — телефон.

— Твоя очередь, Никки, — сказал он с холодной язвительной улыбкой, исполненной зла. Но кровь… Чья это кровь, черт побери? Ее матери?

О господи. Ей не успеть; он набросится на нее раньше, чем она сделает эти три шага. Надо перехитрить его, обмануть.

Она резко повернулась, как бы собираясь бежать.