Запрыгнул, оглянулся напоследок. Двое лежат, энтузиасты, ни третьих, ни четвертых пока не видно. Замешкались где-то.

Не обращая внимания на испуганных, немногочисленных пассажиров и онемевшего кондуктора, в том же темпе промчался поручик вдоль всего вагона.

Вагоновожатый, в кителе, усах и форменной фуражке, держит ладонь на массивной деревянной шишке контроллера. Под ней до блеска вытертая медная дуга с насечками-делениями. И запас хода еще порядочный.

– Пршепрошам пана, – вежливо спросил Уваров, не слишком навязчиво демонстрируя свой пистолет, – если вот эту штуку до конца – мы быстрее поедем?

– Так ест [123] , быстрее, – ответил вожатый, косясь на пистолет.

– Вот и крутите, пан, на полную. И на остановках не задерживайтесь…

– Но, пан…

– Ничего не «но»! Тут у вас, говорят, революция, а в этом случае правила, в том числе и уличного движения, теряют свою магическую силу. Так что, крути, Гаврила!

Вожатый послушался, и вагон начал набирать скорость, причем весьма лихо. Валерий такого и не ожидал даже. Трамвай ему всегда казался очень дряхлым и медлительным видом транспорта, сейчас же они разгонялись за пятьдесят, а то и за шестьдесят километров в час. Вожатый непрерывно звонил, распугивая пешеходов и самоходные виды транспорта, по счастью, немногочисленные.

Уваров поначалу опасался, что преследователи, выскочив на улицу, разберутся в обстановке и кинутся в погоню, однако ничего похоже в заднее стекло видно не было. Скорее всего, увидев еще двух павших товарищей, «революционеры» слегка задумались, а уж о том, что ужасный враг уехал не на броневике и не «Мерседесе» с тонированными стеклами, а на маршрутном трамвае, им и в голову не пришло.

Поручик счел нужным успокоить мирных граждан:

– Ясновельможно паньство! Я очень извиняюсь за причиненные вам неудобства, но прошу сохранять спокойствие. Только настоятельная необходимость требует, чтобы вы потерпели. Я доеду до нужного места и выйду. После чего трамвай довезет каждого из вас до места назначения… И за мой счет.

Сказал еще достаточно бодрым и веселым голосом и почувствовал, как вдруг наваливается слабость, слегка темнеет в глазах, а лоб покрывается холодным потом. В буквальном смысле.

Раньше он думал, что это такая метафора, а пот бывает только горячим, заливающим глаза на тяжелой работе и спортивных тренировках. Но – сейчас пот был именно неприятно холодным. Очень захотелось сесть и прикрыть глаза. Хоть ненадолго.

– Пан, – услышал он тихий женский голос.

– Что такое? – Уваров дернулся, никак еще не отойдя от горячки боя.

– У пана кровь…

Женщина лет сорока, сидящая на скамейке слева от него, указала пальцем на куртку.

Левая пола была распорота, как бритвой, а рубашка под ней основательно уже подмокла и почернела.

– Ах да-да, спасибо… Я сейчас. – Он смутился, будто не рубашку, от крови мокрую, увидела на нем женщина, а брюки, мокрые совсем от другого.

– Я медсестра, я перевяжу вас. У меня с собой санитарная сумка. Только уберите пистолет. Здесь вам пока бояться некого.

И действительно. Пассажиры напряженно смотрели в окна, будто приехали на экскурсию из Южной Родезии и боятся пропустить хоть одну-единственную местную достопримечательность, вожатый вел свой экипаж, как велено, дорожных полицейских на пути не попадалось, все же прочие средства транспорта благоразумно воздерживались пересекать путь сумасшедшему и гораздо более тяжелому снаряду.

– Ну, пожалуйста. Хотя, по-моему, это просто царапина. Если бы в это место, да проникающее – мы бы с вами не говорили уже… – попытался сострить Уваров.

– Я тоже так думаю, но вы все же присядьте вот здесь, – ответила женщина, задирая его рубашку. – Большая потеря крови немногим лучше. Кто это вас? Русские? Тут говорили, что они расстреливают народ…

– Ни одного русского, по крайней мере, в форме и с оружием, я пока не видел, – честно ответил Валерий. – Это по мне братья-поляки поупражнялись. В мнениях насчет правильного гонора не сошлись.

– Гонор, все гонор, – устало вздохнула медсестра, обложив бок поручика тампонами и приклеивая их широкими полосками пластыря. – Кто б его у вас наконец отбил. Может, все же русские успеют проснуться и начнут запрягать, как у них говорится, пока ясновельможные паны друг друга совсем не перестреляли?

– Спасибо, мамаша, – уловив в ее голосе знакомую тональность, ответил Уваров по-русски, правда, понизив голос. – Ваши бы слова да богу в уши…

Лицо женщины изменилось, только что было совсем другим, напряженным и замкнутым. Вроде как и оказывала она раненому помощь, исходя из христианского и профессионального долга, но без всякого личного чувства, а сейчас стало совсем другим. Все ж, что там ни говори, а вот – голос крови (в другом теперь уже смысле).

Она мягко улыбнулась, легким движением прижала палец к губам, благо все окружающие поляки продолжали демонстрировать свою подсознательно буддийскую сущность. «Ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу». То ли статуэтка с тремя обезьянами, то ли шлягер российской певички.

– Наш офицер? – прошептала женщина, вопросительно приподняв бровь.

Валерий, прикинув, что трамвай приближается к нужному месту и откровенность ничем повредить не может, кивнул и тоже улыбнулся, поднеся руку к сердцу. То ли в знак благодарности, то ли проверяя, плотно ли лежит повязка.