Все вокруг вели себя так, будто существовали внутри пьесы абсурда. Ионеско, Беккета… Смотрел он как-то такую, в театре Корфа. «В ожидании Годо» называлась.

Так то пьеса, специально написанная, чтобы зрители почувствовали себя дураками.

А еще кинокартина вспомнилась, «Рукопись, найденная в Сарагосе». Когда они вышли из зала, подружка ему сказала: «Но таких фильмов просто не бывает…» На самом деле, не фильм, а матрешка из десятка вложенных друг в друга и вдобавок закольцованных сюжетов.

Ну, матрешка, так матрешка.

Вадим уселся в кресло перед открытой балконной дверью, водрузил на журнальный столик кружку кофе с ромом, неторопливо размял папиросу.

Может быть, то, что привиделось ему во время ночной вахты на «Сердитом», имеет, в пику происходящему наяву, свой рациональный смысл?

Значит, как оно было прошлый раз?

…Пока Вадим вел свой катер через Средиземное, Эгейское, Мраморное и Черное моря, Дарданеллы и Босфор вплоть до устья Днепра, спать ему почти не приходилось. Он был единственным на борту штурманом, и доверить самостоятельное несение ходовой вахты не мог даже и Тарханову.

Есть в судоводительстве какая-то тайна, не позволяющая овладеть им каждому желающему.

Статистики на эту тему Вадим не знал, но эмпирически представлял, что толковыми командирами кораблей, от портового буксира до авианосца и трансатлантического лайнера, становится едва процентов десять профессиональных мореходов. Причем от возраста и стажа это зависит в самой малой степени. Встречал он лейтенантов и старших лейтенантов, лихо управлявшихся с катерами и миноносцами, и капитанов первого ранга, не умевших пришвартоваться к бочке в полный штиль на Большом кронштадтском рейде.

Ему в этом смысле повезло, необходимые способности и чувство корабля у него были. В гимназические и студенческие годы Вадим несколько сезонов подряд ходил по Финскому и Ботническому заливам на яхтах класса «Дракон» и «Летучий голландец», участвовал в переходе Петроград – Архангельск. Вокруг Скандинавии, разумеется, а не каналами. Начал с матроса и едва-едва не сдал на «яхтенного капитана», только напряженные занятия на последних курсах и иные увлечения помешали.

Поэтому через неделю похода он чувствовал себя в ходовой рубке «Сердитого» довольно уверенно, однако обучить друзей чему-то большему, чем держать верный компасный курс на тихой воде, вне видимости берегов, он не смог. Маршрут же, как назло, пролегал в районах, для мореплавания сложных, изобилующих большими и малыми островами, подводными скалами, узостями, внезапными ветрами и беспорядочными течениями.

Отчего и спал Ляхов по преимуществу одетым, не больше двух-трех часов подряд, да и то вполглаза. А, как известно, длительное лишение нормального сна является одной из самых изощренных и мучительных пыток, изобретенных человечеством. И в то же время способом, практикуемым во многих религиях и культах для достижения особого состояния сознания.

Так что Вадима это самое состояние посещало часто и без всякого, добавим, с его стороны желания.

Просто, когда стоишь в рубке или на крыле обтянутого брезентовым обвесом крошечного мостика, ночью или, пуще того, в предрассветный час, самые неожиданные мысли лезут в голову, а то и чертовщина всякая мерещится. Откуда, по-вашему, берутся бесчисленные морские легенды?

Поглощаемые в чрезмерных количествах кофе и чай с добавлением рома, папиросы, а чаще трубка позволяли сохранять работоспособность, но на психику и нервную систему влияли, и вряд ли в лучшую сторону.

Нельзя сказать, чтобы такая жизнь ему не нравилась. Напротив, он часто задумывался, что по возвращении (тьфу-тьфу-тьфу) неплохо было бы бросить все, подать в отставку. Достигнутых чинов и наград ему для самоуважения вполне достаточно, в средствах он не стеснен, да и наследство рано или поздно ждет его немаленькое. И за Майей приданое возьмет.

И купит настоящую океанскую яхту, вроде «Дункана» лорда Гленарвана, чтобы провести остаток жизни, скитаясь по свету. Обогнуть мыс Горн и мыс Доброй Надежды, поглядеть, какова она – Полинезия, и действительно ли Новая Зеландия так похожа на «Добрую старую Англию».

Уж наверное, поинтереснее будет, чем тянуть придворную лямку, пусть и в генеральских, а то и в камергерских чинах. Что он до них дослужится, Вадим не сомневался. Только зачем?

Мысли эти были приятны, грели душу, и он поделился ими с Майей, встретив полное сочувствие. Однако все это – дело далекого и не вполне вероятного будущего. Сейчас же его волновало, причем совершенно непроизвольно, совсем другое.

Чем дальше, тем больше его преследовало не то чтобы неприятное, но странное и беспокоящее ощущение раздвоения сознания. Начавшееся задолго до знакомства с загадочной заметкой в израильской газете.

Вот об этом он с подругой не говорил. Но не думать – не мог.

Вначале он просто анализировал любопытный факт с рациональных, логически непротиворечивых позиций. Правда, здесь, в потустороннем мире, о какой логике вообще можно говорить? Раз уж зазеркалье существует, для чего принцип «исключенного третьего»? Кто сказал, что следствие должно иметь отношение к причине, что субъект не равен объекту, чем в конце концов странен «странный аттрактор»? [67]