Отпили, не чокаясь, по паре глотков.

Посидели молча.

– Далеко будет мне с Мадагаскара в Европу возвращаться, – сказал наконец Шульгин.

– Далековато, – согласился я. – Будто ты раньше этого не знал…

Плеснул он себе еще треть стакана.

– Прозит! – и выпил, не дожидаясь меня. Будто догоняя то, чего и догонять не стоило. Не закусив даже ломтиком консервированного ананаса, принялся тщательно разминать сигарету.

– Жаль, что все так получается, – неожиданно тяжело вздохнул он, так и не прикурив.

Я сразу понял, о чем он. Дальнейших слов не требовалось. Мне стало еще тоскливее. Все же слишком долго мы мечтали вместе побродить по далеким морям.

Всей душой отдавались процессу переоборудования яхты, рисовали интерьеры кают и прочих помещений, спорили с Воронцовым по поводу сугубо технических и эстетических проблем кораблестроения, составляли списки необходимых припасов, оружия, книг для судовой библиотеки, подбирали лоции и навигационные карты, чертили на них будущие маршруты, уточняли по справочникам Кука и Бедекера, в каком отеле следует поселяться на Маврикии и принято ли торговаться на рынках в Кохинхине…

Обучались основам навигации, обращению с парусами, муштровали и школили роботов, которых от щедрот выделил нам Воронцов на роль штурманов, матросов и «прислуги за все».

И веселее нам вдвоем было бы, и спокойнее. Во всех смыслах. Одно дело, когда путешествуют два друга со своими дамами, совсем другое – один мужик с двумя женщинами.

А насчет того, «кто же останется в лавке», тоже все давно обговорено. Если бы ситуация даже и потребовала его присутствия в России и Европе, сойти с корабля он собирался никак не раньше, чем через пару недель, а то и месяц.

Но задавать естественного в такой ситуации вопроса я не стал. По тексту пьесы идет его реплика, вот пусть и говорит.

Сделал очередной глоток, почмокал губами, оценивая вкус и букет. Ткнул пальцем в кнопку пульта управления проигрывателем. Музыка заиграла как раз та, что я хотел.

Которая тоже звучала тогда. «Серебряная гитара». Обратная сторона пластинки-сорокапятки с «Маленьким цветком».

И только после этого я спросил:

– Что-то случилось?

– Насколько я знаю – нет, – ответил Шульгин и тоже поднес к губам стакан, но, похоже, не отпил, а только намочил губы.

«Сумасшедшие, наверное, мы все, – подумал я. – Нельзя пережить то, что случилось за последние полтора или, может быть, три года, и остаться вполне нормальным. Если, конечно, не псих только я, и все это – лишь бесконечный тягостный бред… Лично мой».

– Тогда в чем дело? С такой мордой, как у тебя сейчас, не в развлекательный круиз отправляться, а присутствовать на панихиде по безвременно усопшей теще…

Шульгин улыбнулся одной, правой половиной рта, поднял стакан.

– Давай. Помнишь, я тогда сказал: «Твое вдохновение на дне этой бутылки. Пиши. Для себя и для меня тоже, и да поможет нам бог»?

Я помнил. Тот удивительно теплый, душистый июньский вечер в кисловодской гостинице «Нарзан», что располагалась в старинном двухэтажном здании наискосок от Колоннады и прямо напротив знаменитой нарзанной галереи.

Мы тогда впервые почти случайно оказались вдвоем на этом знаменитом курорте, поселились в крошечном мансардном номере, где стоять во весь рост можно было только возле окна, а койки, словно в подводной лодке, располагались в узких полутораметровых нишах. И стоило место 70 копеек в сутки.

Сашка собирался на свидание со своей руководительницей практики, а мне идти было некуда, и с чувством одновременно зависти и некоего внутреннего превосходства я разложил на столе с облезшим и испятнанным многочисленными ожогами сигарет лаком походные письменные принадлежности, чтобы продолжить труды над романом, долженствующим не уступить изысканностью и пессимизмом крайне тогда популярной «Триумфальной арке».

Тогда Сашка и достал из тумбочки на две трети полную бутылку «Перцовки», произнеся вышеназванные слова.

– И к чему ты это?

– Может, к тому, что мы по-прежнему живем не сами по себе, а в придуманном тобой мире…

Меня поразило, как совпали собственные мысли и Сашкины слова. Но я по-прежнему не понимал, в чем тут дело.

Еще сегодня утром все нам с ним казалось абсолютно ясным, настроение было приподнятым, заботы отступили, поскольку все необходимое давно сделано, карты выверены, припасы погружены, даны и получены последние наставления.

И вдруг…

Самое странное, что тревога, охватившая Шульгина, тут же передалась и мне, но не коснулась никого больше, хотя, казалось бы…