Шрифт:
Валентин, на мой взгляд, в нынешней роли слегка недотягивал. До отведенного нам домика вел молча. Как всегда стройный, твердо ступающий по земле, с выразительным, мужественным лицом, уверенный в себе и старающийся показать – что было, то прошло, а сейчас мы на равных. В лучшем для нас случае. Но все – очень слишком. Дефект подготовки, если он «второй», или – последствия перенесенной душевной травмы, если – «тот самый». Оно ведь давным-давно понятно, что почем и кто есть кто. Так зачем сейчас то ли незабытую обиду демонстрировать, то ли цену себе набивать? И как такой человек в окружении Сталина много лет удерживался?
Ему бы нас встретить раскованно, весело, с излишним, может быть, радушием и балагурством. Как же, старые друзья-товарищи, сто лет не виделись, если и было что не так – наплевать и забыть, а сейчас-то! Вы мои гости, и враг у нас общий, так что же делить теперь? Живы все, вот главное, и поживем дальше, и с размахом…
Коттедж, к которому мы пришли, был хороший. Далеко не хижина Айртона, где несчастному пирату пришлось коротать (или – мотать) отмеренный срок.
Двухэтажный, с очень высоким, обложенным диким камнем цоколем. Внизу – прихожая и хозяйственные помещения. Наверху просторный холл, три спальни, все удобства и глубокая лоджия. Вышел я на нее, свалив тяжелые военные доспехи посреди комнаты, осмотрелся. Темно-зеленые лапы сосен достают почти до перил, редко расставленные чешуйчатые стволы покрывают крутой склон, нисходящий к отблескивающей голубым серебром речке, птички всякие верещат, чирикают и посвистывают вокруг. И запахи! В ином состоянии и настроении я ощутил бы всю прелесть этого местечка. Но сейчас и курортный пейзаж вызывал раздражение, если не отвращение. От всего: от красот природы, от разговоров с друзьями, от любой мысли меня отчетливо мутило. Наверное, так может себя ощущать человек, очутившийся в бурном море на утлом суденышке. Ко всем прелестям морской болезни добавляется животный страх перед волнами, каждая из которых может оказаться пресловутым «девятым валом».
Другое дело, что как раз страха я не испытывал. Жизнь – копейка, и цепляться за нее нет никаких веских оснований. Похожее настроение бывает, когда тебя в демонстративно-оскорбительной форме посылает куда подальше твоя первая любовь… Кто не пережил, не поймет, и передать такое невозможно.
Но и на этот безнадежный случай есть лекарство:
…Когда вокруг свищут пули,Когда волны ломают борта,Я учу их, как не бояться,Не бояться и делать что надо.И когда женщина с прекрасным лицом,Единственно дорогим во вселенной,Скажет: «Я не люблю вас»,Я учу их, как улыбнуться,И уйти, и не возвращаться больше… [83] .83
Н. Гумилев. «Мои читатели».
Была надежда, что после уничтожения «медузы» наведенная дуггурами порча пройдет, но – не случилось. Потом я стал уговаривать себя, что психическая контузия так быстро не проходит. Вот освоимся здесь немного, отдохнем, выпьем как следует, тогда и отпустит.
Час, два, сутки потерпеть, наверное, можно, раз все равно деваться некуда…
Подышал, закурил, само собой. Легким движением руки подозвал стоявшего у двери между холлом и спальнями Лихарева.
Ребята в тот момент стягивали надоевшие унты, неуместные здесь кожаные штаны и куртки. Спорили, кто первый отправится в душ.
– Что скажешь по делу, товарищ начальник?
– Смотря что вы хотите услышать, Андрей Дмитриевич…
– Тебе не кажется, что… дурака валять больше не нужно?
Чуть было не сказал вместо паузы: «Вам здесь», – но вовремя сдержался и даже изменил тональность. На самом деле, в таком чудесном месте, вырвавшись из тяжелого боя, начинать резкий разговор с непонятно кем, являющимся в данный момент подобием человека? Мои проблемы – мои, а на людях нужно держать фасон.
– Как вы были правы, Андрей Дмитриевич, – сказал Валентин, садясь в плетеное кресло и любезно подвигая мне такое же.
– Не берусь спорить. А в чем же конкретно?
– Последний мой умный поступок – это побег из тридцать восьмого! Все остальное действительно было лишнее!
– Не берусь спорить… – демонстративно повторил я.
Знал бы этот красавец-герой, любимец звезд немого, а потом и звукового советского кино, а также актрис московских театров, что никуда он не убежал, а продолжает где-то там влачить предписанное существование. Как и я, поступивший не на филфак, а в Институт Советской армии (была такая мысль), не встретивший Ирину, получивший удар финкой между ребер, а не поперек (тоже было). Как Сашка, умерший в грязной палате районного стационара для бедных…
Ну и какая нам разница?
– Прикажете заказать ужин? Вы, наверное, очень устали? – спросил Валентин, как положено хозяину.
– Устали – не то слово. Остолбенело все! А физических сил еще на две полноценных войны хватит.
– Горжусь, что встретил таких мужчин, как вы…
– Не перебирай, товарищ военинженер и сотрудник Особого сектора. Незачем. Имеешь что по делу сказать – говори. Нет – приглашай к столам. Кроме мадам Дайяны, девочки будут, с выпускного курса?
– Интересуетесь?
Ужасно захотелось послать его по всем предусмотренным большим флотским загибом местам. Кем бы он ни был, но проговориться – проговорился.
Слегка кашлянув, словно прочищая горло перед нужными словами, я медленно взял очередную сигарету, не спеша размял, поднес к губам, пристально глядя на собеседника.
Он торопливо похлопал по карманам, нашел в брючном зажигалку, чиркнул и поднес огонька.
Пару затяжек я сделал молча, глядя на зелень за ограждением лоджии, с таким видом, будто вообще никакого Лихарева напротив меня не было. Хорошо, что Сашка с Олегом душем, а то и джакузи увлеклись. Лишние при нашем странном разговоре не требовались.