Сделал вид, что сентиментальность меня пробила и смотреть на подружек юных игр мне тоскливо.

– …А в башне все равно лучше, грешные мысли и ностальгия не отвлекают. Слушай, – сделал я вид, будто только что меня озарило. – А такую вот барышню ты бы смог с помощью Замка синтезировать?

Антон внимательно посмотрел на вызывающе-прелестную амазонку. Усмехнулся снисходительно.

– Сам не догадываешься? К чему тогда спрашиваешь? Неотреагированные эмоции захотелось снять? Тот раз девушку не поделили? Вам тогда по сколько лет было? По двадцать?

А ты тоже брат-храбрец, гадости говорить умеешь! Только не на того напал.

– По двадцать два, – и с иезуитскими нотками в голосе добавил: – Только я ведь не о себе. Мне никогда делить не приходилось. Я исключительно о тебе забочусь. Без хорошей девчонки, причем на пределе твоих физиологических возможностей, ты ощутимо социально деградируешь. А попробуешь – и снова на коне!

Интересная двусмысленность сама собой произнеслась.

– Ей-богу, тебе понравится. Мы с Сашкой для нее оказались слишком пресными…

Удалось мне его достать. Хотя бы его человеческую составляющую. Лицо перекривилось. Никогда я его таким не видел. Даже когда Шульгин его публично в нокдаун послал, он веселее выглядел. Так оно и задумывалось.

– Хорошо, пошли в твою башню, – ответил он, проигнорировав остальное. – Послушаю, что ты опять придумал… Теплую куртку прихвати на всякий случай.

– И автомат системы Томпсон, – продолжая развлекаться, добавил я.

На самом деле что мне, что ему на погоду и соответствующую ей одежду было практически наплевать. Я мог на любом среднеевропейском морозе два-три часа выдержать в рубашке и джинсах, в движении, разумеется, Антон, наверное, больше. Дело только в комфорте. Ветер со снегом, пурга, по Далю, радует душу, но при условии, что ты от нее надежно защищен.

Поэтому куртки по пути мы прихватили.

Вышли к парапету башни, полюбовались несколько минут разгулом стихии, захватившей весь север континента, начиная от Гренландии. Щурясь и прикрывая ладонью глаза, сдвинулись под прикрытие «ласточкина гнезда». Здесь было потише. Покурить можно, но спокойно разговаривать затруднительно. Слишком уж ветер свистит. Пришлось спуститься вниз, пошевелить кочергой не успевшие догореть поленья в камине.

– И что же ты мне желаешь сообщить? В чем намек? – с известной долей раздражения спросил Антон. Вполне логичный вопрос, если тебя вдруг зачем-то вытаскивают из теплого бара в такое вот место. Попутно деликатно оскорбив.

– Интересно, на что именно можно намекнуть подобным образом? – в свою очередь я ответил вопросом на вопрос. Это полезно, с точки зрения практической психологии, чтобы сбить собеседника с подготовленных позиций. Одесские евреи, придумав этот прием, дураками отнюдь не были, даже не имея психологического образования.

– Но ведь что-то ты хотел мне сказать, пользуясь этим, а не каким-нибудь другим антуражем? Истинного хода твоих мыслей мне никогда не понять, признаюсь. Это не комплимент, только констатация. На самом деле, в уединенном баре, за бутылочкой любимого тобой коньяка с пристойными закусками разве хуже удалось бы поговорить?

– Кто же спорит? Но главное ты уже сказал. Рад, что все понимаешь правильно. Не помнишь, откуда эта цитата: «Эх…, насекомое ты существо! Ты…, супротив человека, что плотник супротив столяра!»

Антон рассмеялся, но коротко и не слишком весело.

– Русскую литературу я читал и изучал намного раньше тебя. С Антоном Павловичем лично виделся. Признаться, впечатления он на меня не произвел…

– Куда уж! Блестящий гвардейский полковник, или кем ты там был, и провинциальный лекарь, балующийся рассказиками. Так?

– Можешь тоже смеяться, но он не только лекарем и рассказчиком был. Жуткий, на грани патологии, любитель баб. В бордели ходил, как ты на работу. Вас в школе этому не учили?

– Меня чужие пристрастия мало интересуют. Помимо творческой составляющей.

– Меня тоже. Так о чем ты хотел поговорить?

Я снял с решетки заново подогретые остатки глинтвейна, плеснул ему и себе, закурил и только потом задал необходимый вопрос.

– Действительно не врубаешься? Удивительное дело. Девяносто девятый год! У Гюго был «Девяносто третий». Не будем проводить аналогий, но… Левашов пробежался по «реперным» точкам, которые ты нам предложил, и сказал, что он самый близкий и технически доступный. А в твоем списке его не оказалось…

Антон на мои слова отреагировал спокойно.

– Неужели? Мне вспоминается, что тысяча восемьсот девяносто девятого и в самом первом списке не было, когда мы перебирали варианты. Черт его знает! Я ж, как ты понимаешь, сам ничего не придумываю. Проще всего предположить, что в силу своей пограничности затерялся он как-то. Тогдашний компьютер, на котором я работал, без помощи всей мощности Замка, просто не сообразил – то ли туда его отнести, то ли сюда… Проблема двух нулей.