Я уже едва могла вспомнить это.

Но вместе с тем хочу ли я, чтобы меня обманывали? Не лучше ли вернуться к повседневной жизни?

Пустые вопросы. Таких я могла придумать еще тысячу.

Лошадь шевельнула ушами и отвернулась.

Я вышла наружу и двинулась дальше, Каролина снова пошла следом; в голове у меня продолжали тесниться мысли.

Каролина любила приключения.

Одно время я думала, что мы будем дополнять друг друга. Но различие оказалось слишком велико. Что стрекозе может дать какая-то мокрица? И наоборот? Мы принадлежали разным мирам, нас разделяли пропасти, и дороги наши должны были разойтись.

Но пока – еще совсем недолго – мы могли идти по одному пути, вместе.

Неожиданно, когда мы поравнялись с сеновалом, воздух наполнили странные звуки. Они доносились отовсюду, приносимые и уносимые порывами ветра. Это была удивительная скрипичная мелодия. Мы остановились и слушали, каждая сама по себе.

Что если попрощаться с ней сейчас и вернуться на станцию? Она останется здесь и будет слушать скрипку, а я пойду своей дорогой, и мы навсегда исчезнем из жизни друг друга. Тогда у нас останется общее воспоминание – прекраснейшее из всех. Ведь мы все равно должны расстаться, – подумала я и медленно обернулась.

И я увидела, что Каролина плачет. Ее глаза были широко раскрыты, слезы текли по щекам. Похоже, на этот раз это был не спектакль: она плакала по-настоящему. Каролина, которая не умела плакать…

Передо мной стоял молодой человек в элегантном костюме, и его лицо было мокро от слез.

Я протянула руку и дотронулась до нее.

– Каролина…

Но, заслушавшись, она не заметила моего прикосновения. Она плакала безмолвно и не пыталась скрыть своих слез: они так и капали, одна за другой. А мелодия прилетала и улетала вместе с ветром.

– Каролина, что с тобой?

– Тихо!.. Послушай!

– Да…

– Неужели ты не слышишь?

Ее взгляд говорил, что сейчас она где-то далеко. Вдруг она сделалась совсем маленькой, она всхлипнула и смахнула с подбородка слезу, вздрагивая, точно брошенный ребенок.

– Слышишь? Скрипка… – Она подняла руку и указала куда-то в воздух, точь-в-точь как это делают дети. – Скрипка…

– Да, я слышу.

Я достала носовой платок и протянула ей, но Каролина не заметила и этого; она обвела вокруг себя ясными детскими глазами, с удивлением и любопытством, как будто внезапно перенеслась в другой мир.

– Ты тоже слышишь, правда?

– Слышу.

– Но ты не узнаешь ее?

– Нет.

– А я узнаю.

У дороги рос старый дуб. У него была гигантская крона, и сначала я подумала, что музыкант мог спрятаться там. Но листва была еще такой редкой, что ветки проступали на фоне неба. Если бы там сидел человек, мы бы его непременно увидели.

– Я слышала эту песню, когда была маленькой. И с тех пор не слышала ее ни разу.

Каролина старалась взять себя в руки, но голос ее все равно дрожал.

Куда же подевалась Каролина, которой я боялась?

Мне захотелось обнять ее, но я не решилась: она была далеко, погруженная в свои мысли.

Скрипка умолкла. Ее сменил другой звук.

Под крышей сеновала было окошко с деревянной ставней, которую то открывало, то закрывало ветром. Звук хлопающей ставни казался очень сиротливым.

Каролина тоже повернулась в ту сторону.

Но в эту минуту далеко на дороге показалась коляска, которая неслась по направлению к нам. Кучер вовсю погонял лошадей, а подскакав к нам, крикнул «тпррррууу!», и лошади встали.

– Это вы направляетесь в Замок Роз?

Кучер, наверное, догадался, что мы сошли не на той станции. Такое было для него не в диковину, ему и раньше случалось скакать между станциями, разыскивая гостей; он даже успел забрать наши вещи: я заметила их в коляске.

Похоже, он был сердит на нас, так как мы не остались на станции.

– Что же вы ушли? Хотя бы подождали, когда за вами приедут.

Кучер пригласил нас садиться.

Каролина схватила меня за руку.

Моя участь была решена.

Или я еще могу отказаться?

Не выпуская моей руки, Каролина запрыгнула на подножку. Я влезла следом и села рядом с ней. Каролина по-прежнему держала меня за руку.

– Ну что, мир? – прошептала она.

Я молча кивнула.

Кучер щелкнул кнутом, и мы тронулись.

В ту же минуту мой взгляд упал на ставню, которая моталась на ветру, и я увидела, как из окошка высунулась рука и прикрыла ее.

В общем-то, в этом не было ничего необычного.

Будь это рука работника, я бы не придала этому никакого значения. Но я успела заметить, что рукав сделан из изысканной белой материи, которая развевалась на ветру. И сама рука была тонкая, с длинными пальцами, совсем не похожая на кулачище крестьянина.