Стивене снял телефонную трубку.

– Алло, алло! Девушка, вы не могли бы сказать мне, был ли сегодня ночью междугородный разговор отсюда, с этого номера?

– Этой ночью… Да, сэр, Ривердейл три, шесть, один!

Повесив трубку, Стивенс прошел в библиотеку и взял с полки «Господ присяжных». С задней стороны обложки на него глядел Годен Кросс. Лицо худое, умное, выражение мрачное, глаза с тяжелыми веками, волосы черные, с небольшой сединой. Он вспомнил о споре, который возник в связи с тем, что утверждали, будто в то время Годену Кроссу было сорок лет.

Стивенс поставил книгу на место и поднялся наверх. Открыв платяной шкаф, где висела одежда Мэри, он осмотрел ее. Гардероб был небольшой, основная часть его находилась в Нью-Йорке.

В ожидании время тянулось медленно. Стивенс попробовал читать, затем послушал радио, поразмышлял, не выпить ли ему виски, однако отказался от этой затеи. В четыре часа пополудни он вдруг выяснил, что кончился табак; это обрадовало его, так как надо было отправиться в лавку.

Несколько дождевых капель упали на лицо Стивенса, когда он вышел из дома. Он пересек Кингс-авеню и направился к вокзалу. Стивенс уже почти добрался до лавки аптекаря, украшенной витриной с большими красными и розовыми электрическими фонарями, и тут, точно так же как и вчера, ему показалось, что кто-то зовет его. Он оглянулся. Дверь между двумя витринами магазина «Дж. Аткинсон. Бюро похоронных торжеств» была открыта, и с порога кто-то подавал ему знаки рукой.

Стивенс пересек улицу и увидел немолодого, плотного, похожего на бизнесмена, элегантно одетого мужчину. У него были черные, редкие, зачесанные назад волосы с пробором посередине. Лицо, его было жизнерадостным, а манеры указывали на приветливый характер.

– Мистер Стивенс, – сказал мужчина. – Мы с вами не знакомы, но я вас знаю. Позвольте представиться – мистер Аткинсон, Джонах Аткинсон. Мой отец уже почти совсем отстранился от дел. Вы бы не могли заглянуть ко мне на минуточку? У меня к вам небольшое дельце.

Черные занавески на витринах оказались намного более высокими, чем это представлялось снаружи, и они погружали в полутьму маленький зал ожидания с бархатистым, похожим на искусственный ковром. Обстановка в магазине была очень мирная, и ничто не наводило на мысль о его предназначении, кроме двух урн, похожих на те, что стояли в склепе. Но и они находились около второй двери в глубине комнаты. Аткинсон подошел к столу и протянул Стивенсу фотографию Мари Д'Обрэй, которая была гильотинирована за убийство в 1861 году.

– Меня попросили передать вам это, – сказал он.

– В чем дело? Вам нехорошо?

Как Стивенс мог объяснить ему свои чувства? У него возникло ощущение какого-то кошмара и не только из-за фотографии, но и из-за куска веревки с узелками, лежавшего на столе между беспорядочно разбросанными журналами…

– Нет… Нет… Ничего… – проговорил Стивене, невольно вспомнив о полицейском романе, который он придумывал некогда, увидев этот магазин. – Откуда у вас это?

Аткинсон улыбнулся.

– Видите ли, вчера вечером в девятнадцать тридцать пять вы сошли с поезда. Я видел вас через витрину…

– Да, действительно, я заметил, что в магазине кто-то есть!

– Вас ждала машина, – продолжал Аткинсон, заинтригованный, казалось, словами Стивенса. – Вы сели в нее, и, как раз когда она поворачивала за угол, я услышал, что кто-то с вокзала зовет вас. Это был сборщик билетов. Кажется, вы уронили эту фотографию в вагоне, контролер поезда поднял ее и передал сборщику билетов, когда поезд уже тронулся. Стивенс вспомнил, как вынул фотографию из книги, чтобы получше ее рассмотреть; затем появился Вельден, и он поспешил убрать рукопись подальше от его глаз…

– Служащий уже повернул к себе, потом увидел меня у дверей и попросил передать вам эту фотографию при первом удобном случае. При этом он сострил, и, как ему, наверное, показалось, остроумно: «Вам это больше подойдет, чем мне!» Это по поводу надписи на фото, как вы понимаете… Как бы то ни было, я решил, что вы будете рады, если вам эту фотографию вернут.

– О да, конечно! Вы не представляете, как я рад, что нашел ее. Ах, если бы все трудности могли разрешаться таким же чудесным образом… Послушайте, мистер Аткинсон, я бы не хотел, чтобы вы приняли меня за сумасшедшего, но позвольте задать вам один вопрос. Это очень важно. Каким образом попал сюда этот кусочек веревки… вот этот на столе, с узелками?

Аткинсон повернулся и сунул обрывок веревки в свой карман, пробормотав:

– Этот? О, дело рук моего отца. Он оставляет их повсюду! Он стал немного… как бы это сказать… В общем у него всегда была эта мания. Он брал обрывок веревки и принимался завязывать узелки. Понимаете – одни курят, другие поигрывают ключами, третьи чиркают карандашом, а тут – узелки. Его прозвали Старик на Углу… Вы читаете полицейские романы? Возможно, вы помните новеллы баронессы Орже, там действует старик, который сидит в углу чайного салона и целыми днями завязывает узелки на обрывке веревки. Мой отец всегда делал то же самое, но раньше это не было манией… А почему вы спрашиваете?